Но разве она не принимала участия в обмане, согласившись сидеть с Эйлин? Ведь иначе Элен не смогла бы уехать в Блэкпул. Этот вопрос занимал ее столь же сильно, как загадка на страницах детектива, которая решается только в самом конце. Иногда ей даже становилось смешно, но смеяться она не могла: сомнения пронзили ее душу холодной иглой, вытащить которую нет никакой возможности. Она целыми днями думала об Элен, больше, чем о детях, о муже, о своих делах и заботах.
А когда Элен вернулась из Блэкпула и заявила, что «опять ничего не вышло», Бетти почувствовала себя еще хуже. Она не видела выхода из этой ужасной ситуации. Раз привязавшись к Элен, она уже не могла, да и не стала бы отворачиваться и предавать ее.
А Эйлин была прелестная девчушка. Она так весело играла с Гарри. Упала, но не ушиблась, а напугалась. Бетти слушала рассказы о блэкпулских ночах и работой старалась бороть свое смятение.
Оба мальчика уже ходили в школу, и она взялась убирать еще один дом. Она любила работать в домах, где жили хорошие люди. Ее новая хозяйка была не из их числа: то нос задерет, а то, наоборот, пустится в откровенность; со всеми грубая и к тому же себе на уме. Бетти терпеть не могла ходить туда, но не хотела отказываться от этого места. Она не умела ссориться с людьми, не любила заводить врагов. Была еще одна причина: она сама, по своей воле, взялась за эту работу и не собиралась отказываться от нее; она не из тех, кто пасует перед трудностями.
И вот она одна в комнате со щеткой и мастикой; комната оживает, грязь сменяется чистотой, все блестит, беспорядок уступает место уюту.
Убирала Бетти тщательно, по не была рабом порядка. Не бегала за каждыми грязными ботинками с мусорным совком. Дома, где она убиралась, как и со собственный, были чисты, потому что она любила чистоту, а не в наказание тем, кто в них жил.
Ей нравились просторные комнаты, правилась мебель — большие, глубокие кресла в чехлах с набивными цветами, длинные обеденные столы, картины на стенах, красивый фарфор, столовое серебро; но у нее не было желания завести подобное у себя, когда она мечтала о своем доме. И вовсе не потому, что «знала свое место». Просто у нее были свои твердые принципы и вкусы, она любила легкую современную мебель, простые линии, все то, что можно было без труда содержать в чистоте.
Но работа еще не решала всех проблем. Бодрствуя жаркими летними ночами — окна за шторами раскрыты настежь, снаружи тихо, только изредка пролает собака, — она лежала в постели и размышляла о тех силах, которые привязали ее к городу. Она видела, понимала, что они питаются той частью души, где затаился страх, и они становились ей в тягость. У нее теперь были дети, она «заплатила долг» своей матери, и не было причин, почему ей надо на всю жизнь оставаться здесь.
Если Джозеф еще раз предложит уехать отсюда, она согласится.
На новом месте интендантские склады были в полном беспорядке. Сержант встретил его в дверях, отдал ему ключи и велел приступать к делу; сам он уезжал в Англию. Какое-то время Джозеф жил настоящим отшельником, его не звали ни на построения, ни на учения (иногда ему казалось, что про него вообще все забыли; как-то раз он услышал в столовой, как лейтенант сказал: «Хотят прислать какого-то Таллентайра привести в порядок склады», — и получил ответ: «Нет надобности: тут есть один парень по имени Джо, он на складах безвыходно, как крот»; Джозеф не стал вмешиваться в разговор). Через два месяца огромные складские помещения были приведены в образцовый порядок: все имущество проверено и описано, налажена система выдачи.
За это ему обещали сержантские лычки. При условии, что он останется на военной службе еще пять лет. Он получит в Германии квартиру, военно-воздушные силы оплатят проезд жены и детей. Предложение было заманчиво, но он даже не написал о нем Бетти. Знал, что она ни за что не согласится оставить Терстон, и решил не расстраивать ее.
Джон молчал. Они шли вместе с Джозефом из отцовского дома к дороге, по которой Джозеф вернется в Терстон. День был жаркий, и Джозеф предложил посидеть на придорожной насыпи, где тянулась живая изгородь.