Бетти нравились репетиции, проходившие на тихой узкой дороге у фермерского клуба, нравились девочки, одетые в серые вязаные кофточки, в носочках, с распущенными лентами; она знала их всех, знала их матерей и бабушек. Они выстраивались по возрасту, чтобы не было обид, и, напевая себе мелодию, усердно выучивали па. Иногда с ней приходил Дуглас. Гарри ничем нельзя было затащить на репетиции. Зато Дуглас так и летел туда, как оса на варенье. Сын Бетти, он был здесь по праву, по ему иногда просто не верилось, что человеку ни с того ни с сего может выпасть такое счастье. Он был влюблен почти во всех девочек, и понедельники были теперь для него праздником. Он только что сдал экзамен в среднюю школу, но ни новая форма, ни ранец, ни даже дополнительные двухнедельные каникулы не волновала его так, как этот нечаянный подарок судьбы. Он скоро выучился польке и помогал девочкам, у которых не получалось. Если кому не хватало пары, он тут как тут, всегда выручит. Но стоит появиться на горизонте мальчишке (а такое случилось однажды), пусть даже незнакомому (тот мальчишка был очень хорошо знаком), он съежится от смущения, сорвется с места и бежит без оглядки прочь; только пробежав две-три улицы, уже в городе, он остановится, сунет руки в карманы и с независимым видом пнет в канаву попавший под ногу камень.
В шесть гудел фабричный гудок, на мотоциклах проезжали первые рабочие, возвращавшиеся после смены домой, и репетиция прекращалась. В шесть тридцать автобус привозил домой Джозефа, а она любила, чтобы к его приходу все было готово: ужин горячий, стол накрыт.
Эти вечера с девочками, повторявшими ее детство и юность, ворошили в ее душе воспоминания прошлого; она видела, как память нового поколения запечатлевает хорошо знакомые картины; их глазами глядела она на мирный город, начинавшийся сразу за усадьбой Топпина, швейную фабрику, где когда-то работала, окрестные поля, где играла, куда ходила гулять сначала одна, потом о Джозефом; и ее любовь к Терстону становилась сильнее. Эта любовь никогда не исчезала совсем: было время, когда ее начинал подтачивать страх, и только однажды Бетти почудилось, что тяжесть невзгод совсем убила ее… В конце дороги, радостно думала Бетти, магазин Хилла, в его витринах почти вся мебель — та, что была до войны. Рядом сарай под рифленым железом, в стене отходит планка, она в детстве лазила в эту щель. Как-то на ее глазах Дуглас нырнул в ту же щель, и сердце у нее зашлось от воспоминаний. В Терстоне было множество мест, запахов, вывесок, голосов, словечек, интонаций, раздробленных и перемолотых временем и сохранившихся в самых неожиданных закутках. Она по-прежнему любила гулять вечерами по Бирд-стрит с Джозефом и мальчишками, любила смотреть на поля, облака, проплывающие над головой, любовалась огненными закатами, пылающими над Содвей-Фирт в нескольких милях от Терстона. Город был огромной, не имеющей конца книгой, потому что ведь она не просто жила в нем, но осязала свою жизнь, не только сталкивалась с людьми, но старалась понять их, не наблюдала их со стороны, но делила с ними их радости и беды. Она никогда не утрачивала той беззаветной любви к Терстону, которая зародилась в ней еще в детстве. По ступенькам рынка, где она когда-то играла с куклами, которые давала ей Энни Белл, где пахло пшеницей, салом, гнилой картошкой, булочной, в которой она тоже когда-то работала, спускалась стайка девушек, возвращавшихся с фабрики: они держались за руки и пели песни; и ей вдруг захотелось обнять их, как иногда хотелось обнять сыновей, но что она позволяла себе очень редко, боясь их изнежить.
Теперь, когда война окончилась, она не хотела больше уезжать из Терстона. Устать от него, думалось ей, все равно что устать от жизни. Она всех здесь знает, есть к кому пойти, с кем поговорить, а тут свадьбы, рождения, выставки, городские сплетни, карнавалы, спортивные состязания, аукционы, различные собрания, ярмарки, приезжие незнакомцы, новые здания, новый викарий, очередной подвиг местных забияк. Пока мальчишки в школе, она опять ходит убирать по утрам квартиры. Ей уже скоро тридцать, но она все так же любит пойти на танцы: и они с Джозефом ходят, если Джойс Ричи соглашается посидеть с мальчишками; она все еще так умеет пройти по улицам в новом платье на второй день пасхи, что на нее заглядываются; она не задирает носа, просто ей приятно, что фигура у нее все так же стройна; после родов она очень скоро стала прежней Бетти; на губах все еще розовеет губная помада, волосы густыми волнами падают на плечи. Уж не сделать ли ей модную стрижку? Не попробовать ли косметики? Иногда она кажется себе героиней повести. В такие минуты она живет в мире более густом и ярком, чем настоящий, отражающем накал ее воображения. Она испытывает сладкий трепет, претворяя реальность в мир волшебной сказки, драмы, иногда трагедии. Эта ее способность передалась и Дугласу.