— Я что, не имею права на чашку чая? — вдруг крикнул он, лягнув ногой воздух.
— Разбудишь детей.
— Ты только это одно и твердишь.
— А ты что — молчать мне прикажешь? — Она выглянула на секунду из-за страницы и тут же опять уткнулась в журнал, прибавив с отвращением: — Приходить домой в таком виде!
— Я не пьян.
— Тогда перестань притворяться. Да нет, ты пьяный.
— Не пьян, — настаивал Джозеф.
— Они только свистнут, и ты готов бежать за ними хоть на край света.
— За кем это за ними?
— За кем угодно.
Утратив преимущество молчания, Бетти не могла больше сдерживаться:
— Ну хотя бы за Джорджем. Стоило ему сунуть к нам нос, тебя и след простыл.
— Могла бы тоже пойти с нами.
— Ну какое удовольствие напиваться каждый вечер?
— А никто и не напивается.
— Ты напиваешься. Мы не видим, что ли?
— Убери, к чертовой матери, свой журнал!
— Можно и без ругательств, — Бетти опустила журнал, но не убрала. — Иногда мальчики начинают сомневаться, живешь ли ты еще с нами.
— А что я могу поделать? Я встаю, когда они спят…
— Не встаешь. Я тебя тащу с постели.
— …а когда возвращаюсь, они играют во дворе.
— А когда они возвращаются, ты уже где-то веселишься.
— А почему бы и нет? И ты можешь веселиться с нами.
— Не говори глупости. Вечерами я занимаюсь хозяйством.
— Я тебе сколько раз говорил, брось ты какую-нибудь одну квартиру. Вот и будет свободное время. Ну зачем тебе столько работать!
— Ты этого не говоришь, когда я покупаю Дугласу новый костюм на свои собственные деньги.
— Бетти! — Джозеф не обиделся: он решил сыграть на этом несправедливом упреке, пробудить в ней жалость. — Стыдно так говорить. Очень стыдно, — сказал он.
— Прости, пожалуйста, — Бетти отложила в сторону журнал и пошла на кухню вскипятить чай. Когда переступала вытянутые ноги Джозефа, он попытался было притянуть ее к себе. Она отскочила как ужаленная, и он понял: если настаивать — скандала не миновать. Но это его не обескуражило, он что-то замурлыкал себе под нос, стараясь удержать отвоеванное преимущество.
— Если я буду ходить с тобой, — говорила из кухни невидимая Бетти, — кто будет оставаться по вечерам с мальчишками?
— Это уж просто глупо! Во-первых, можно всегда кого-нибудь позвать. А во-вторых, они уже большие, могут и без присмотра.
Бетти закивала в подтверждение собственных мыслей: вот, пожалуйста, ну конечно, она права. Скоро ли закипит этот чайник? Ей слышно, как Джозеф подтянул ноги, взял кочергу и стал ворошить угли в камине; значит, придется подбросить лишний совок, какая уж тут экономия. Заварив и разлив чай, она вошла с двумя чашками; одну подала в протянутую руку Джозефа; он уже опять лежал на тахте.
— Печенье есть?
— Да, целая пачка.
Бетти опять пошла на кухню, принесла печенье, дала Джозефу, села, все еще огорченная его словами: «они уже большие, могут и без присмотра». Наблюдая за тем, как Джозеф пьет чай, Бетти почувствовала мимолетное сожаление, что он так распустился: в его годы уже брюшко; знал бы, какое ей приходится делать усилие над собой ночью в спальне: раздевается он так неряшливо, куда вещь упала, там и лежит; это уж не так важно, внешний вид не имеет значения, убеждала она себя. Хотя ее жизнь подчинялась именно этому.
— Гарри был чем-то сегодня расстроен, — сказано примирительно.
Бетти изо всех сил старалась подавить злость, которая клокотала в ней. Джозеф — сигарета, чай, расслабленное брюхо, что еще человеку нужно? — пускал к потолку кривобокие кольца дыма и блаженствовал в предвкушении завтрашнего выходного.
— Ты слышишь, Гарри был чем-то сегодня расстроен.
— Да? А что с ним?
— Он не говорит.
— Значит, ничего страшного. Дети обычно говорят.
— Хорошо же ты знаешь детей! — все еще сдерживаясь.
— Я помог вырастить четверых братьев и сестер, заруби себе на носу! В десять лет умел переменить пеленки!
— Я уже это слыхала. Оттого-то у тебя отвращение к детям на всю жизнь.
— Ради бога, не начинай, Бетти. Ведь только что помирились.
Бетти подумала, что Джозеф, пожалуй, прав, но все-таки сказала:
— Если я тебе этого не скажу, не скажет никто.
— Ну и пусть. Может, это и лучше. Легче, во всяком случае. Ведь, по-твоему, все, что я ни делаю, плохо.
— Но я только и сказала, что Гарри чем-то расстроен.
— Да. Но подразумевала ты, что во всем этом виноват я. Что я должен был явиться на кар-на-вал! О господи, — Джозеф покраснел, устыдившись своей бессердечности и неловко заерзал на тахте, точно его тыкали палкой. Сорвавшись, он уже не знал удержу, и в то же время чей-то тихий голос как будто нашептывал ему: «Что ты делаешь? Ты любишь ее больше всего на свете, если вы расстанетесь, ты погиб». Он повернулся к ней и напал на нее тем же оружием.