— А по-моему, он совсем неплохой.
— Это смотря для кого. Послушала бы ты его в Кирк-брайде. Таллентайр, сделай то! Таллентайр, принеси это! Хоть бы раз сказал «Джозеф». А всего-то ходил в простую школу, как все. Где бы я ни работал, черт побери, — не могу не ругаться, — где бы я ни работал, надо мной всегда найдется начальник. Ну и что я теперь? Кладовщик! Веселенькая работка, ничего не скажешь.
— Найди другую.
— Где я найду? На что я теперь годен?
— Ты сейчас ни хуже, ни лучше, чем был всегда, Джозеф Таллентайр. И нечего ныть.
— Но это так! Даже у станка я был рабом. Раб машины!
— Совсем спятил.
— Почему у нас в доме нет пива?
— Что-о?
— А ты разве не видела на рекламах или в кино: «Пиво и дома неплохо пьется»? Тогда и в кабак идти не надо побаловаться пивком. Почему у нас никогда нет пары бутылочек про запас?
— Как же, запасешься с тобой! Брюхо у тебя бездонное.
— Это у кого брюхо?
— Если пиво здесь ни при чем, значит, в тебе завелась какая-то хворь. Нечего об этом и говорить.
— Уже достаточно наговорила.
— В том-то и беда, — вздохнула Бетти, — что я очень мало говорю.
— Вот, оказывается, в чем беда.
Но в ее словах уже слышались добрые нотки, и у него сразу потеплело на душе: ну как ей объяснить, что не нужно ему ничего другого. А когда-то это ясно было без слов.
Она зевнула, потянулась, руки взлетели, тело напряглось и подалось к нему, если бы он не знал ее так хорошо, подумал бы, что она нарочно. Но если бы она не знала этого, она не стала бы так потягиваться.
— Пора спать, — сказала она. — Не засиживайся. Ты обещал утром поговорить с Гарри.
— У них есть велосипеды, могут поехать со мной в Ботел.
— Опоздают в воскресную школу.
— Вот те крест, не опоздают.
— Все равно я против. Зачем им этот петушиный бой?
— Но ведь не им биться, старуха!
— Не называй меня «старуха». Мне еще и тридцати нет. Погляди на себя.
— Это я, что ли, старуха?
— Никак не могу тебя понять, — она еще раз зевнула. — Уверяешь меня, что хочешь быть умнее, — опять зевок, — а сам говоришь такие глупости.
— А разве я говорил, что хочу быть умнее? Говорил?
— Я не могу помнить наизусть все твои речи. Но смысл был такой. Я ведь не попугай — повторять за тобой слово в слово. Не так уж это важно.
— Ну ладно. Не лезь в пузырек.
— Я ненавижу этот жаг… этот жаргон.
— Я, по крайней мере, не говорю слов, которые не могу выговорить.
— Какой ты злой!
— Ты даже не замечаешь этого. Я иду спать. Не засиживайся долго.
Последние слова могли б поторопить его, но сказаны они были таким тоном, что менее всего походили на обещание супружеских ласк.
— Ждать мне нечего, — вполголоса проговорил он.
— Что ты там бормочешь?
— Ничего.
Она тихонько поднялась по лестнице в спальню.
Джозеф был рад. По его мнению, он сегодня очень легко отделался. Ее, конечно, огорчает его бесхарактерность, но если бы она знала, как он несчастен эти последние годы. Его угнетали чувства, о которых даже никому не расскажешь: как будто душа потерпела кораблекрушение, и не только надежда, но даже инстинкты остались без кормчего. Ему было страшно, и, только выпив, он чувствовал облегчение. Иногда голова у него вспухала, как будто все то, что он подавил в себе, отринул, что прозябало втуне, забытое и непризнанное, вдруг оживало и, пользуясь его слабостью, начинало заявлять о себе. Голову тисками сжимали страхи, которые он не умел опознать.
11
Все-таки он расстался с аэродромом и поступил агентом в страховую контору, думая, что наконец нашел желанное дело, которое снимет оцепенение души. Но уже через несколько месяцев понял, что легче стало только самую малость; работать приходилось больше почти за ту же зарплату; и хотя он теперь сам распоряжался своим временем, хотя собирать страховые взносы в городе и окрестностях было интереснее, чем прозябать на складе, это ему тоже скоро прискучило; только новизна скрашивала ему жизнь, и он искал ее не на работе.
Когда подвернулся тот замечательный случай, он ухватился за него потому, что в тот день ему было очень стыдно. С утра он пошел к отцу, хотел уговорить старика уйти на покой. Джону было за семьдесят, и жена попросила детей убедить отца перестать работать. Его пенсия и небольшая помощь детей дадут почти столько, сколько он получал сейчас. Но отец, услыхав, с чем пришел сын, так раскипятился, что боевой пыл у Джозефа тотчас пропал, и он промямлил что-то о близких, которым невыносимо смотреть, особенно жене, как он вгоняет себя в гроб. Не твое дело, убирайся домой и подумай о своей жизни. Джозеф ехал на велосипеде обратно и всю дорогу злился на себя: какую власть все еще имеет над ним старик.