А как бы все могло быть славно! Превратил бы старую развалюху в отличный кабачок. Парод будет валом валить, знай поворачивайся, пиво всегда свежее — такая была бы для него утеха, какой сейчас даже близко нет. Ну продаст он страховой полис, хорошо, если будет прок, — вот и вся радость. На аэродроме, на фабрике, в армии он быстро овладевал делом, а дальше начиналась беспросветная скука. Теперь у него уже нет ни сил, ни былого оптимизма претворять скуку в мечты или новые замыслы. Он уже давным-давно не находит в них удовольствия. Раз работа не даст радости, надо искать интерес где-то еще: одни пьют; другие заводят романы; у третьих имеются хобби; есть такие, что любят книги, музыку, беседу; все это не находило отклика в душе Джозефа. Ему нужно было занятие, которое возбуждало бы, подобно магниту, все тайные богатства его ума; вот тогда бы он действительно жил не хлебом единым. Но он не видел вокруг себя ничего, что могло бы заново разбудить в нем радость бытия. И хотя ему бывало приятно думать, что они с отцом совсем разные люди, он тоже не мог сбросить с себя иго работы, хотя в отличие от отца и пытался. Чтобы убить время, он читал комиксы, которые приносил Гарри, слонялся без дела по городу, ходил «болеть» на стадион, пялился на лошадей, провожал взглядом бродячих собак, провожал свою жизнь. А будь у него кабачок, вздохнуть было бы некогда; наниматься еще куда-нибудь он не станет: пивную нельзя закрыть ни на один день в году, так что всю сопутствующую работу приходится делать в часы до открытия; кабачок наполнил бы его жизнь смыслом, как сельский труд жизнь отца.
Когда пришло письмо, сообщавшее, что выбор пал на него, Бетти мгновенно поняла, какие надежды это в нем пробудило. Ей самой не хотелось сниматься с насиженного места, и по причинам, которые были известны Джозефу, и по тем, о которых он не догадывался. Но она нашла в себе силы подавить опасения и не стала ему перечить.
Покончив с денежными хлопотами — надо было занять сорок фунтов для закупки первой партии пива, — Джозеф поехал в Уоркинтон поучиться, как хранят пиво; и все это в спешке: хозяева пусть меняются, одна семья выезжает, другая въезжает, устройство на новом месте, куда стул поставить, куда стол — все это никого не касалось: кабачок не должен простаивать ни одного дня. Бетти работала не покладая рук. Если бы кто-нибудь сказал ей, что она приносит себя в жертву, она бы вспыхнула, стала отрицать, по это было так, и от этого она была на грани отчаяния.
Дело было не только в том, что рушился налаженный образ жизни. Она любила свой уютный, чистый домишко, в котором ничего за годы не прибавилось, но стулья одеты в новые чехлы с яркими набивными цветами; настольная лампа на медной подставке, два рисунка — копии с барельефов, которые Дуглас перевел вощанкой, а Гарри вставил в рамку; пестренькие обои; новый коврик перед камином; утром она шла убирать квартиры и любила возвращаться домой в обед, когда никого еще не было, и на досуге, без помех все приготовить к приходу троих мужчин. Все трое должны получить равную долю ее забот и домашнего уюта.
Был еще Дуглас; она понимала, какую важную роль может сыграть для него эта перемена жизни: уроки для Дугласа были жизненной битвой, он неукоснительно выполнял весь строгий школьный распорядок, не пропускал занятий, по вечерам долго засиживался над учебниками; под его внешней бравадой и удальством Бетти чувствовала ранимость; знала, что его терзают угрызения совести: имеет ли он право учиться, когда мать ходит убирать чужие квартиры; знала, что он не видит моста между каждодневной жизнью и миром книг, что его веру в себя подрывают сомнения, сможет ли он приобщиться к этому миру. Эта перемена может вовсе выбить его из колеи. Его отношение к урокам поражало ее: с какой страстностью вбирал он в себя новое, стараясь во что бы то ни стало увязать его с тем, что уже известно; а зачастую и беспокоило, когда лицо его выражало натиск, наскок, становилось упрямым, даже почти угрюмым, как будто он вдруг прозревал и видел, что он в плену, что участь его решена.
Но и Дуглас еще не все. Со страхом представляла она себя подносящей спиртное почти незнакомым людям, видела, как они пьянеют, чувствовала неприкрытую зависть окружающих, замечала поджатые губы, слышала оскорбления. Терстон, скажет Дуглас, — это комбинация религиозного рвения и респектабельности. Но ради Джозефа она готова на все, не так-то уж, в конце концов, это и много. Ну не будет ходить по воскресеньям в церковь, так она и сейчас почти никогда не ходит (утром после субботнего вечера будет, конечно, большая уборка, а потом опять посетители); гостей не пригласит, этой свободы — пойти куда и когда хочешь — никогда больше у нее не будет.