Трубки представляли собой обычный тонкий резиновый шланг. Они тянулись от бочек через отверстие в потолке к насосам за стойкой, извивались, как тропические лианы, буйно разросшиеся в сыром темном месте. Мыли их так: вытаскивали из втулки, опускали в ведро с водой и продували до тех пор, пока вода не становилась идеально чистой. Насосы надо было разбирать, как любой другой механизм, каждую деталь прочистить, вымыть, насухо вытереть и снова собрать. Работа долгая, унылая, утомительная, во делать ее приходилось регулярно и тщательно, от этого зависел вкус пива. Джозеф знал: ни один хозяин пивной в городе не прилагает столько труда; никому об этом не говорил, но втайне гордился.
И еще у него была одна амбиция: он скорее бы умер, чем подал бы посетителю несвежее пиво. Каждый день начинался с того, что он подносил к окну и смотрел на свет первую кружку, и если пиво в ней мутновато, выплескивал, но не в ведро, откуда можно подлить в неполную бочку в субботний вечер («про барыши и в лунную ночь помнят»), а прямо в раковину. Такой жест на глазах у жаждущего посетителя, уже протянувшего руку к кружке, уже облизнувшего пересохшие губы, запоминался надолго и в конечном итоге окупался. Но Джозеф поступал так не ради славы, а для собственного удовлетворения. Он знал, что делает свое дело на совесть и завоевывать признание задешево ему не нужно.
И наконец, Джозеф терпеть не мог наливать через край. Он учил Бетти и всех, кто помогал ему за стойкой (в том числе Дугласа, который уже мог на час-другой заменить отца), как правильно наполнять кружки. Кружка подносится к жерлу насоса под углом 45°, долгое равномерное нажатие, и первые полпинты в кружке; кружку слегка встряхнуть, два коротких нажима, пиво льется доверху, и с последней каплей кружка принимает вертикальное положение. Чуть ниже ободка закипает слой пены в четверть дюйма, она растет и, пухлая, ласкает губы.
Через неделю тихого послеброжения пиво заметно лучше. Через месяц оно уже очень хорошо. В конце третьего месяца превосходно.
День, один из многих. Восемь утра, может, немного больше. Джозеф еще в постели, хотя уже поздно, очень поздно; Бетти встает в половине восьмого, готовит мальчикам завтрак; все трое давно копошатся в доме, а Джозеф еще ворочается с боку на бок. Это позднее вставание в восемь утра! — настоящая привилегия: автобусы с рабочими уже проехали; утренняя смена давно начала работу; простучали за окном каблучки: девчата спешат на швейную фабрику; фермеры, подоив коров, идут завтракать; зеленщики Джилберт Литл, Стэн Оглонби и Генри Шарп уже вернулись из Карлайла; мясники Артур Мидлтон и Берт Топпип приняли мясо; готовят к открытию свои кондитерские мисс Течнер и Ноель Каррик; писчебумажные магазины Макмекана и Мессенджера уже давно торгуют, а он все еще в полудреме. Сладость этого лишнего часа в постели никогда не ослабевала; зато весь остальной день до позднего вечера насыщен работой. Спальни, гостиная, ванная комната наверху; дразнящий чад жареного бекона просачивается сквозь пивные пары, аромат цветов, мастики и других запахов дома; это его любимый запах, и он обоняет его, нежась в постели.
При кабачке была кухня, которой могла пользоваться и семья хозяина. Бетти отправила мальчишек, позвала Джозефа, приготовила для него и себя завтрак. Она уже слегка завелась. К одиннадцати тридцати, открытию кабачка, надо вымыть комнаты, натереть воском столы и лавки, вымыть прихожую и уборные, разжечь огонь в четырех печках (Гарри с вечера нащепал целый ящик лучины для растопки), выскоблить крыльцо (дворик перед входом подметал, до уроков Дуглас; мимо то и дело идут ребята из школы, дразнят; весь красный, потный Дуглас в ответ грубо отшучивается), наверху надо вытереть пыль, заправить постели, разобрать грязное белье. Она никак не соглашалась отдавать белье в прачечную, но сушить негде; при доме бывшая конюшня, сарай, но дворик крохотный, тут же и яма для сажи, и закуток с мужской и женской уборными: а кому приятно, говорил Джозеф, идти в туалет, путаясь в лабиринте мокрого белья. И Бетти сдалась.
Надо будет протереть вымытые с вечера стаканы и кружки, стереть с полок пыль, аккуратно на них все расставить, почистить медные украшения, встретить угольщика, сбегать к Мини за банкой-другой консервов, а тут пора и обедать. С девяти до одиннадцати ей помогала Элен. Но Бетти, сама много лет гнувшая спину на других, чувствовала себя неловко, только и думала, как бы не перегрузить Элен, выискивала ей работу полегче, так что в общем ей было бы проще все сделать самой. (Элен не возражала: она не разделяла страсти своей невестки к чистоте, страсти, которая теперь еще усилилась.) Бетти даже была рада, когда Элен под предлогом легкой простуды не приходила, что случалось довольно-таки часто. Бетти чистила, мыла, скребла, готовила с быстротой молнии. Джозеф любил, чтобы к половине двенадцатого все было в полном порядке; она в принципе не возражала, потому что терпеть не могла, чтобы ее видели в старой, затрепанной хламиде. И она буквально летала но всему дому, держа перед собой два четырехугольных куска резины, похожие на коврики для молитвы, на которые она вставала на колени. Распахивалась входная дверь, и Бетти бежала наверх умыться и переодеться; в половине первого она спускалась сменить Джозефа, пока тот обедает.