Как это может быть: мать боится уехать из Терстона больше чем на три дня, а готова мчаться на край света посмотреть выставку, аукцион, карнавал, купить что-нибудь. Ее не смущают капризные провинциальные автобусы, ожидание на пустынной остановке в каком-нибудь захолустье. А отец поселился бы где угодно, рад куда угодно уехать из Терстона, но из дому его не вытащить, разве только самому уж очень интересна поездка. Вот как сегодня: умчался на соревнования гончих — как ветром сдуло. И они хозяйничали вдвоем с матерью. Все это надо понять, объяснить, описать, вдохнуть во все поэзию и при этом не нарушить правдоподобия.
Ему невыносимо смотреть, как трудится мать, хотя она все делает легко и быстро, никогда не жалуется; но мысль о матери гложет, мысль одолевает реальностью, и он не может успокоиться.
Он в бесконечном долгу. Нельзя, чтобы его успех оплачивался потом и кровью родителей. Деньги — это так важно. Содержатель кабачка не имеет права на пенсию, его отец рассудил правильно: весь скудный прибыток отдает частью жене, частью вкладывает в сыновей. Порой кажется: отец похож на мужчину с рекламы страхового агентства — четыре портрета: двадцать пять лет, тридцать пять, сорок пять и, наконец, пятьдесят пять; седина, в глазах отчаяние: я забыл застраховаться в двадцать пять. И все-таки Дуглас не пошел служить в эти месяцы подготовки к университету и впредь решил не портить каникулы. Ему протянута рука помощи. Чаевых не требуется; если и он когда-нибудь сможет помочь, тем лучше; если не сможет, так хоть даст жизнь своим книгам.
Встал из-за стола не для того, чтобы пройтись по комнате: шаг, другой — и он в коридоре, надо выпрямиться, размяться. В комнате всюду вехи его жизни. Расписания; бамбуковый крестик, сделанный в день конфирмации; на стенах карты, портреты, литографии — отголоски его увлечения музыкой, литературой, религиями; патефон с пластинками, которые крутятся со скоростью 78 оборотов; наставления себе, приколотые к цветастым обоям; в комоде аккуратно сложено белье, каждая вещь на своем месте. Он открыл дверцу гардероба — еще раз взглянуть на новый, с иголочки темно-серый костюм-тройку.
Этот костюм они покупали с матерью в Карлайле. Ему претило ехать с матерью: она будет так радоваться, глядя на сына, но своя необоримая застенчивость пугала его больше, и он не стал противиться. Они ехали в верхнем салоне двухэтажного автобуса. Кондуктор узнал мать, он бывал у них в кабачке, и не взял с них денег за проезд — любезность за чужой счет, — чем очень разволновал мать. Она не настаивала, чтобы не обижать доброго человека, но ехать без билета — обман. Дуглас, поддразнивая мать, советовал сунуть деньги в сиденье, выбросить в окно или отдать нищему, но мать сообразила: на обратном пути купит билеты туда и обратно, а в Терстоне выбросит: таким образом, Камберлендская автобусная компания в убытке не останется, и справедливость восторжествует.
В Карлайле — в лучший магазин мужского готового платья. В самый лучший. Мрачные бездны унылых костюмов. Дуглас всегда был денди, насколько позволяли возможности: белые носки и черные джинсы — верх расточительности, но зато модно; и теперь, в этой темной дыре, среди шерстяных завалов, он почувствовал разочарованно. Сразу замкнулся и всю церемонию держался отчужденно. Приказчик, обслуживающий их, был, разумеется, деспотично раболепен; и Дуглас, покачиваясь на каблуках, считал до десяти, потом до ста, чтобы нечаянно не сорваться. Приходилось мерить костюм за костюмом, и все были лучшие; смотреться в зеркало.
Вошел адвокат из Терстона, знавший их немного. Читал о том, что Дуглас получил стипендию в Оксфорде. Оказал тошнотворное покровительство. «Мои друзья, — заявил приказчикам, молодому и постарше, недоверчиво улыбнувшимся. — Я их хорошо знаю, постарайтесь выбрать для них самое лучшее, что у вас есть». Матери на ухо шепоток: «Теперь постарается, меня здесь знают». Самовлюбленное бахвальство — мать покраснела от его бестактности. Дуглас в упор посмотрел на него. О мистер Кастерс, встретиться бы нам наедине. «Ну, всего вам доброго, у них все самое лучшее, шерсть с тонкорунных овец, которых откармливают ревенем».
Ожесточенная схватка с костюмами. Пожалуйста, твидовый с зеленой жилеткой. Очень шикарно. Дуглас представил себя в нем. Приказчик с тусклым взглядом и обкусанными ногтями забыт, даже стало немного жаль его: зеленая жилетка действительно бесподобна. Бокал хересу? Пожалуйста. Хотя его представление об Оксфорде уже успело немного потускнеть, сложилось оно под влиянием Тома Брауна в Оксфорде: «Вот ваш портвейн». — «Осторожно! Не плесните на мою зеленую жилетку, купленную у Даннигса и Кэллоу в Карлайле. Портвейн оставляет пятна». Но в зеркале он увидел мать, она кивала, восхищенная элегантностью сына, а в глазах опасение: не слишком ли броско для серьезного стипендиата привилегированного университета? Ее взгляд устремлен на темно-серый костюм. Спокойный тон. Тройка: не то важно, что дедушкино старомодное пристрастие, — так принято в мире, куда Дуглас скоро уйдет. И серый — всегда благородно.