— Мне интересно слушать.
— Кретин.
Гарри продолжал смотреть, но, услыхав на лестнице шаги отца, поспешно выключил телевизор. Тоже защищал мать. Если отец увидит, что передают игру, разозлится, что занят, начнет торопить мать: скорее переодевайся, скорей иди вниз, скорее, скорее, чтобы она сменила его, а он пошел смотреть матч.
— Какой счет? — спрашивает Джозеф, первым делом заглянув в бар: есть ли посетители. В баре пока пусто. Автобус из Карлайла никого не привез, значит, будет пусто еще минут двадцать. Но он все равно должен быть на месте. Другие этого не понимают. По правде говоря, и он тоже.
— Сто восемьдесят три на семь.
— Вот жалость! — восклицает Джозеф в сердцах.
Потом, как ночной вор, оглядывается по сторонам: все равно никого нет, можно и побездельничать.
— Включи, — просит сына, — я посмотрю кусочек.
Идет к двери, опять заглядывает в бар, возвращается посмеиваясь, точно у него с сыновьями заговор; они на него не смотрят.
Но Гарри понимает состояние отца, он сам болен той же болезнью. Бывает, что нестерпимо, до смерти хочется знать, чем кончатся скачки, матч, заезд. Он послушно включает телевизор, Джозеф наливает себе чай — еще одна провинность: чаепитие, когда уже открыт кабачок.
Экран зажегся, на нем спортсмены в белых костюмах; он замер перед телевизором, мгновенно переключившись: положение ворот, состояние каждого игрока, всплывшие в памяти газетные пересуды, его собственные пристрастия и антипатии, и самое главное — чудо самой игры: она кажется такой неторопливой, мягкой, а на самом деле в ней столько жестокости; мяч летит слишком низко — штраф, забойщик, чьи крученые удары уже задали игре мощный темп, вынужден покинуть поле.
Но даже сейчас Джозеф слушает краем уха, не стучат ли шаги первого посетителя по ступенькам крыльца; пока нет, только Бетти ходит наверху; пожалел, что бросил вещи куда попало, — ей придется несколько раз нагнуться; язык ощутил крепкий до горечи, остывший чай: он прокомментировал игру, обращаясь к Гарри, Гарри с пониманием ответил. С Гарри и Дугласом хорошо смотреть спортивные передачи, ни с кем другим он не чувствует себя так легко. Важны не только слова, даже меньше всего слова; важен общий настрой, понимание с одного звука, умение смотреть молча.
— Принял самым краем, — заметил Дуглас, захваченный игрой.
Джозеф кивнул, поставил чашку на стол, нашарил в кармане сигареты. Игроки меняют позицию, готовятся к следующему периоду. Трое ждут, капитан и боулер устанавливают воротца.
— Прямо вокруг ворот, — прошептал Джозеф.
— Гляди, гляди, — немного погодя отозвался Гарри. — это самоубийство.
— Всего один хороший удар. Один хороший удар… — сказал Дуглас.
— И он погиб, — докончил за него Гарри. Можно было и не говорить этого, но взаимопонимание так стало более осязаемым.
С необычайной яркостью Джозеф вдруг вспомнил, как брал обоих мальчишек в Хедингли, в Лидс, посмотреть матч между Англией и Австралией в 1948 году. Бетти тоже ездила, но она каждое утро оставалась дома с женой Арнолда, приятеля Джозефа, у которого они гостили; Арнолд и Джозеф вместе служили в авиации во время войны, после войны поздравляли друг друга на рождество. В тот отпуск Джозеф поехал навестить друга. Обе семьи вставали в шесть утра: женщины готовили завтрак и бутерброды, мужчины подгоняли мальчишек, как бы не опоздать на матч, и связывали складные стульчики, чтобы было на чем сидеть, пока откроют ворота стадиона.
Джозеф помнил даже, как пахло в воздухе, когда они спешили утром на стадион. Из тихих еще переулков шли и шли мужчины, приехавшие, как и они, в свой недельный отпуск посмотреть эти решающие встречи: легкое, веселое шествие к стадиону, многолюдное уже в этот ранний час, как утренняя смена, спешащая на фабрику, — и, однако, какая разница! Туфли, казалось, могли заставить мостовую петь.
У входа на стадион уже очередь, и всюду торгуют программками, списками игроков, бутоньерками, фотографиями с автографом, значками в виде биты, лимонадом, хрустящей картошкой, горячим чаем и бутербродами, цены — доступные, еда — приличная, все в этот день — доступное и приличное. Заняли очередь — Гарри побежал смотреть, сколько встало за ними, Дуглас — сколько впереди них. Оба мальчишки — сияющие, чистые, опрятные: белые рубашки, зеленые свитеры с открытым воротом, коротенькие серые брючки, серые носочки и коричневые сандалии. Мужчины курили и вспоминали войну, людей и случаи, которые могли бы усилить обоюдную симпатию; оба знали: дружба военного времени угасает скоро, но в компании друг друга оба чувствовали себя проще, чем с приятелями, которых видишь каждый день. Если бы Джозеф не предвосхищал конца, он бы никогда не приехал сюда, даже на эти матчи. Он не любил пожизненной панибратской дружбы.