Сюда, в кожано-замшевую обитель ее уверенности, не проникало почти ничего: ни милицейских посвистов, ни плотного гула метели, ни, тем более, растерянного мата водителя панелевоза, который видел в зеркальце приближение серебристого капота, но ничего, ну НИЧЕГО не мог сделать – ни до, ни после. Когда первый микрон никелированного бампера прикоснулся к ржавой, но мощной стальной балке, защищавшей заднюю ось, по ее лицу пробежал бежевой волной тот потрясший ее закат на Тринидад и Тобаго, и те две яхты, возвращавшиеся в залив, обе с каким-то очень красным орнаментом на парусах, подплывали справа и слева… бокал коктейля с крошечным зонтиком беззвучно тогда обрушился в песок, а молчаливый владелец сети супермаркетов только усмехнулся, но не задал дежурного вопроса: «Хочешь такую?»…
…пошло прямое, ничем не останавливаемое вжатие, – так, сантиметр за сантиметром, из года в год, полуостров Индостан вдавливается в материк, а в глубине трясет города и аулы, но никакие молитвы не сдерживают тектонических процессов – молиться о них было нужно еще в архейский период. Ее зрачки уже походили на линзы микроскопа, тело слышало беспомощное всхлипывание замерших колес – нога таки достала тормоз – самопальная балка щурилась габаритными огнями в благородных изгибах немецкого металла, отмеряя и занося в свой послужной список каждую его молекулу, которые она видела и прилежно описывала в тетради по физике, а Зинаида Гавриловна – кляня про себя тот день, когда ее распределили в эту глушь – водила указкой по обтрепанным демонстрационным пособиям и приговаривала, что «структуру молекулярной решетки сейчас МОЖНО видеть в электронный микроскоп»… а каждый излом серебристой краски, столь придирчиво отмывавшейся в каждом автосервисе, наползал на следующий, с тем мелким сладостным хрустом, с каким она, десятилетняя, откусывала, по крошечным кусочкам, конфеты «Мишка», привезенные мамой из Москвы, и с изумлением разглядывала прямоугольные вафельки, кем-то так искусно вложенные под шоколадный капюшон.
Эта бессистемная жестяная гармошка сократила расстояние до ветрового стекла уже наполовину, а бетонный торец чьей-то будущей квартиры был уже гораздо ближе, и ее вмиг похолодевшее лицо не верило – как не верили весной сорок первого года – что эта стеклянная тонированная гладь, может иметь что-то общее с грубыми шутками работяг, отливавших на каком-то своем невообразимом заводе стройматериалов такую простую тяжесть. Два багровых глаза давно ушли глубоко вниз, и она уже не видела как левый замигал дополнительной и какой-то неуместной желтизной, а пальцы ее, – еще минут сорок назад поставившие на поднос, немного беспокойно и с очаровательным звоном, лиловатый бокал, –теперь заскользили по рулю, от влаги, проявившейся неизвестно откуда: то ли забарахлил кондиционер, то ли в образовавшиеся щели просочилась глухая сиреневая пурга, но медленно надувающаяся подушка безопасности, как пузырь ее первой американской жвачки, не успевала, НЕ УСПЕВАЛА к ее лицу, перекосившемуся в полете к бетонной параллели – она не успевала встать меж задуманным и предназначенным. И лишь первый легкий хруст ключиц, только начавших препирательство с неорганической материей, огласил грудную клетку, как наконец ее губы разлепились и выбросили что-то влажное и солоноватое, вместе с коротким, но развалившемся на буквы словом, а два продолговато-малиновых, мокрых от снега пятна, почему-то снова явили себя, заплясав дурацкими отражениями по сетчатке – «правый-левый-левый-правый» – тихо, как-то умиротворяюще закруглились, потеряв подсветку, но навечно утвердив за собой цвет – разлетелись по сторонам, и закачались двумя красными шариками, привешенными на перилах «манежика», куда она всё тянулась, тянулась, тянулась, пытаясь опробовать их невыразимый багрянец на языке, а жемчужный полог над ее запрокинутым лицом, все что-то шептал на предвечном языке о серебряных странах под золотыми облаками.
29.01.04.