— Я знал, что сын моего соседа болен и что старик должен навестить его. У моей жены случались частые головные боли, и она хотела попросить у Мюбарека амулет. Поэтому ко времени его прихода я вышел на порог своего дома. Он пришел. Я позвал его, назвав по имени. Он не ответил. Я крикнул еще раз и, не получив ответа, перешел улицу и пошел к нему сказать, что моя жена нуждается в его помощи. Он посмотрел на меня удивленно и спросил, за кого я его принимаю. Я ответил ему, что он — великий целитель, а он осмеял меня и пошел молча во двор соседа.
Я ждал долго, но он так и не вышел. Только Буера, Дубина, который вошел, кстати, тоже незамеченным, выполз на своих костылях. А когда потом я спросил соседа о целителе, тот заявил, что его у него не было. Я поклялся, что только недавно видел его, а он уверил меня, что у него был один лишь Дубина. Старик же исчез. Что скажешь, эфенди?
— Пока ничего.
— Почему — пока?
— Для выводов нужны факты. Но тут дело, похоже, решается просто.
— Что ты имеешь в виду, эфенди?
— Целитель воспользовался разными входом и выходом.
— Не мог он. Двор лежит спереди, а сзади нет ни сада, ни выхода. Ворота, через которые он входил, единственный путь, которым он должен был вернуться.
— Может, он спрятался?
— Где, эфенди? Домик соседей так мал, что там не спрячешься.
— Тогда дело действительно туманное. Не могу объяснить!
— Все объясняется просто: Мюбарек умеет становиться невидимым! Не веришь?
Вся эта история была полной чепухой, но надо ли было спорить с человеком, душа которого была глубоко пронизана предрассудками и мифологией Востока? В интересах дела оказалось даже лучшим, чтобы он оставался при своем мнении. Поэтому я ответил:
— Тот, кто сам этого не видел, не может сказать «да» или «нет».
— Я говорю «да», — заявил Халеф, слышавший наш разговор и подмигнувший мне.
— Ты веришь?! — подыграл я ему.
— Твердо верю.
— Это меня удивляет.
— Почему, сиди?
— Потому, что ты, по моим сведениям, не знал никого, кто бы обладал такими же удивительными способностями.
— Я? Ты ошибаешься, сиди!
— Ну, скажи, где и когда ты такое наблюдал?
— Я очень часто встречаюсь с невидимостью, и сегодня — в последний раз.
Я подумал, что он снова задумал какую-то шалость, и промолчал. Турок же сразу насторожился. Он искал топлива для костра своих предрассудков и быстро спросил:
— Сегодня? По дороге?
— О нет!
— Тогда, значит, у меня?
— Как ты догадался?
— Аллах, у меня появился кто-то, кто быстро исчез?
— Да.
— И я его видел?
— Конечно.
— Один из этих двоих бездельников?
— Ну, нет.
— А кто тогда?
— Омлет. Ты видел, как он вошел в меня, а потом исчез?
Хозяин поджал губы. Лицо его сначала приобрело обиженное выражение, потом налилось краской гнева, и он закричал:
— Хаджи, ты уверяешь, что был в Мекке, городе Пророка?
— Так оно и есть.
— А вот я так не думаю.
— Хочешь меня обидеть?
— Нет. Но продолжаю так считать.
— Спроси сиди, он точно знает, потому что он сам… Я бросил на него предупреждающий взгляд, так что он осекся на половине фразы. Хозяин — мусульманин, и ему совсем не обязательно знать, какое приключение мы пережили тогда в святилище ислама.
— Даже если эфенди десять раз подтвердит это, я все равно не поверю.
— Почему?
— Потому, что настоящий хаджи никогда не наставит нос правоверному. Я считал, что ты правильный, хороший человек, а ты так, пустышка…
— Ты, сын этой долины, ты знаешь, как меня зовут?!
— Слышал, как же.
— Ну, как?
— Халеф.
— Это имя, которым могут называть меня только близкие друзья. Для других я зовусь хаджи Халеф Омар бен хаджи Абулаббас ибн хаджи Дауд аль-Госсара. Заруби это себе на носу!
— Такое длинное имя никто не запомнит, а уж я и подавно.
— Это еще раз подтверждает, что мозги у тебя не очень развиты. Когда ты слышишь такое знаменитое имя, ты должен совсем иначе обо мне думать. Я — верный сын Пророка, но знаю, что жизнь состоит не только из громких зачитываний строк из Корана. Аллах любит, когда радуются его дети. А пошутить каждый может, это вовсе не грех. Когда же ты из-за такой ерунды называешь меня никчемным человеком, это оскорбление, которое положено смывать кровью. Но поскольку ты наш проводник и я благодарен тебе, мы прощаем твое прегрешение.
И он скорчил такую гримасу, что турок невольно рассмеялся. Умиротворение не заставило себя ждать.
— Ты считаешь мои представления смешными? — спросил меня Ибарек.
— О нет, человек вправе верить в то или иное — мне все равно. Для начала нужно увидеть старика, а потом высказывать мнение. Где он живет?
— На горе.
— Как, у самых развалин?
— Нет, не у них, а прямо в них!
— Вот это да! Как интересно! Зачем же он залез так высоко?
— Чтобы побороть злых духов.
— К сожалению, ему это не удалось.
— Отчего же!
— Но они ведь появляются и сворачивают людям шеи!
— Лишь некоторым. Эти духи всесильны. Никто, даже сам Мюбарек, не может заставить их разом исчезнуть, хотя есть одна-единственная ночь, когда их можно призвать к порядку.
— Какая же это ночь?
— Не знаю. Каждый раз в такую ночь старику удается обуздать одного духа, так что, значит, ежегодно — по одному.
— Итого, выходит, он справился с шестью?
— Да. Если захочешь их увидеть, тебе покажут их тела.
— А что, у духов есть тела?
— Конечно, а как же они явились бы тогда взору смертных? Обычно у них нет тела, но всякий раз, когда они хотят стать видимыми, приобретают телесность, и в этот момент их можно поймать или заткнуть все дырки, чтобы те не вылетели.
— Это что-то новенькое. Значит, я увижу тела этих двух духов?
— Я провожу тебя. Пойду с вами и на гору, и на развалины, но только днем, если позволишь. Ночью меня туда на аркане не затащишь.
— Никто не будет требовать от тебя такого геройства. Но я хочу спросить тебя другое: ты хоть раз был в Радовише?
— Был, и не раз, и даже дальше бывал.
— Ты знаешь такое место — Сбиганци?
— Пробыл там однажды больше часа. Оно лежит между двух рек.
— Я знаю эти речушки — это Брегалница и Злетовска. Ты там кого-нибудь знаешь?
— Мало кого.
— А мясника Чурака?
— Его нет.
— Жаль!
— А что, эфенди?
— Я хотел бы о нем расспросить.
— Так мы можем это сделать в Остромдже. Я быстро найду того, кто его знает.
— Это мне весьма помогло бы. Но расспрашивать надо осторожно. Никто не должен знать, что я им интересуюсь. Там, в Сбиганцах, должно быть местечко, которое называется Домик в Ущелье. Ты слышал о таком?
— Похоже, слышал, но не могу вспомнить где.
— И не надо. Считай, что я тебя не спрашивал.
— С этим связана какая-нибудь тайна?
— Да.
— Смотри-ка, у тебя тоже есть тайны! Но ты человек немногословный и совсем ничего об этом не рассказываешь. А меня, когда заговариваю о своих, поднимают на смех, как было, когда я рассказывал про старика Мюбарека.
— Но ты же говорил не о тайне, а о настоящем чуде.
— О, таких, как он, еще много встречается. Правда, высох необыкновенно — когда идет, гремит костями.
— Быть не может.
— Да это каждый слышал.
— И ты?
— И я. Своими ушами.
— Вот бы мне услышать!
— Услышишь.
— А как он одевается?
— У него одежда состоит из трех частей: старая шаль на голое тело, старый же широкий кафтан со множеством карманов и не менее старый платок на голове.
— А на ногах — сандалии или сапоги?
— Нет, даже зимой он обходится без обуви.
— Ишь ты, какой противник роскоши! Но что это? Тут кто-то есть!
Мы въехали в негустой кустарник. Мой вороной характерно заржал: рядом находился кто-то чужой.
Я остановился и осмотрелся. Никого. Остальные тоже стали.
— Поедем дальше, — сказал турок. — Нам-то что, если кто-то здесь прячется?
— Может, ничего, а может, кое-что. Я должен знать, кто окажется у меня за спиной.