Наступил День благодарения с традиционной индейкой. Среди постояльцев дома один оказался бывшим поваром, и его чрезвычайно увлекал процесс приготовления этой птицы. Когда откормленную великаншу разморозили, жилец буквально вцепился в неё, так что индейка сейчас же попала в опытные, жадные до привычного дела руки. Приятно смотреть, а главное — забота с плеч. Но в матушке почему-то не замечалось никакого праздничного подъёма:
— Ох, батюшка меня просто задолбал этой индейкой! Можно подумать, без неё конец света настанет.
Но хозяин просто хотел раз в год сделать своим постояльцам приятное на праздник.
Индейка получилась превосходная. Вечером гостья впервые увидела всех жильцов одновременно за большим кухонным столом, и у неё отлегло от сердца. Нет, всё в этом доме нормально, просто что-то показалось. Наверное, и правда всего лишь осень, дожди…
В дальнейшем писательница с сожалением узнала, что тревожное предчувствие её не обмануло. На этот дом всё-таки свалились большие неприятности. Но самое печальное, что утверждалось, якобы благотворительная деятельность батюшки довела семью до распада, в то время как реальная причина крылась совсем в другом. И вовсе не благими намерениями устлана дорога в ад; ад пожирает всякие благие намерения.
ПЛЮШЕВЫЙ МЕДВЕДЬ
Всякий человек, наверное, должен представлять или хотя бы догадываться, кто он такой на самом деле. Из всех многочисленных ролей есть одна самая главная, глубинная, неподдельная. Тут уж и правда не имеет значения чужое мнение. Раз говорит человек, что он видит себя так, а не иначе — значит, так и есть!
Герберт не хотел взрослеть. Помните, как было в «Маленьком принце» у Экзюпери? «Я долго жил среди взрослых. Я видел их совсем близко. И от этого, признаться, не стал думать о них лучше».
Ему не нравился этот мир разводов и браков, шантажа и лести, заводов и фабрик, тюрем, больниц, кладбищ, притонов, парламентов, а также районных игральных домов.
Он говорил: «Я плюшевый медведь». Конечно, при этом за свою жизнь он успел побывать многим. Кем бы он ни был — подлецом ли, хоть и не чуждым щедрости и благородства; лицемером ли, хоть и откровенным до основания; священником, хоть и отчасти безбожником; бесом, святым, бизнесменом, учёным, профаном, специалистом, шарлатаном, философом, выскочкой, писателем, плагиатором, поэтом, графоманом и много, много ещё кем, но сам-то он считал и верил, что прежде всего он плюшевый медведь. Грязнуля, обжора, но милый и ласковый, как Винни-Пух.
На этом и зиждился величайший диссонанс его бытия. Потому что плюшевый медведь не может быть ни подлецом, ни лицемером, ни святым, ни священником — да вообще никем, кроме себя самого. Плюшевый медведь может быть только плюшевым медведем и никем другим.
Но мир не соглашался с таким определением Герберта, и поэтому тот был обречён на неразрешимый и вечный конфликт.
Никто не мог сказать Герберту, что он не плюшевый медведь — ласковый, наивный, милый. Потому что он сам видел себя именно таким.
Конечно, ему никто не верил. В реальном мире нет места плюшевым медведям.
Он превратил свою избранницу Эльзу в плюшевого зайчонка и любил её так, как не может любить человек. Он боготворил её, создал из неё себе кумира и поплатился за это.
И в этом была самая страшная, самая пронзительная трагедия его жизни.
ЕВАНГЕЛИЕ НЕ ДЛЯ ТЕБЯ
Эльза вполне внятно выражала своё недовольство:
— Послушай, Герберт, что ты от меня хочешь? Ты даже блядью меня назвал (совершенно непонятно, за что) и мокрицей, и плесенью, и ничтожеством, что вообще являлось и является твоим самым откровенным мнением обо мне.
— Прости меня, но ты сказала, что хочешь найти себе другого мужа.
— И вся эпопея с твоим священством — в том же ключе: жажда власти, жажда руководить во что бы то ни стало и всех нас держать в кулаке. И ещё как можно больше народа туда засунуть. Только кроме нас никто не торопился — приход твой был пуст.