Взяв один эскадрон, я двинулся. Когда начало светать, мы были уже в двух километрах от хутора. Навстречу нам ехал всадник. Мы остановили его:
— Куда едешь?
— В Платовскую.
— Зачем?
— Полковник послал за папиросами и за водкой, — ответил белогвардеец, очевидно полковничий денщик.
— Сколько вас на хуторе?
— Обоз второго разряда двух кавалерийских полков да около тысячи человек пехоты.
— Пулеметы есть?
— Восемь станковых.
— А конница?
— Полуэскадрон.
— Что делают?
— Моются, собираются завтракать. Никак вас не ожидают.
В морозном рассвете был ясно виден весь хутор — большой, растянутый на три четверти километра по реке Эльмута.
Я приказал бойцам:
— Пойдем в атаку с трех сторон. Залетайте по два, по три на каждый двор и командуйте что есть силы: «Здесь большевики! Без оружия бегом на плац, живо!» А я буду ожидать на плацу. Беру с собой коновода.
Я приказал эскадрону перейти в галоп. Хутор стоял на ровном месте, в широкой степи, никаких прикрытий не было. Я понесся карьером, и через несколько минут мы с моим коноводом были уже на огромном пустом плацу.
Со всех дворов слышались команды:
— Здесь большевики! Без оружия бегом на плац, живо!
Это мои орлы командовали белогвардейцами.
И вот со всех сторон на плац хлынули ошеломленные беляки. Они бежали со всех дворов, без фуражек, с сапогами под мышкой, в одном нижнем белье. Их было так много и они так здорово бежали прямо на меня, что мне не по себе стало: а черт их знает, вдруг разберутся, что нас двое всего с коноводом, да как окажется у кого-нибудь оружие, да пальнет кто-нибудь по мне? А белогвардейцев набегало все больше и больше.
Уже совсем рассвело, наступило морозное тихое утро. На плац собралась целая толпа поеживающихся от холода раздетых людей.
«Что мне с ними делать?» — подумал я.
На мое счастье, из толпы вдруг вышел знакомый по царской армии донской казак, урядник Кузнецов. Он вначале очень испугался, но, увидев меня, осмелел:
— Городовиков, ты помнишь меня?
— Еще бы не помнить! — отвечаю. — Разговаривать только некогда. Построй, Кузнецов, живо отряд в две шеренги!
Кузнецов стал строить белогвардейцев в две шеренги. А моих бойцов все нет и нет. На плацу только я, коновод да почти целая тысяча белых. Бойцы мои, видно, уже разбежались по родным, завтракают и делятся новостями. «Как бы кто не опомнился да меня не ухлопал», — беспокоюсь про себя.
А Кузнецов докладывает, совсем как, бывало, в казачьей сотне:
— Господин полковник, в строю девятьсот девяносто пять человек.
— Оружия ни у кого нет? — спрашиваю.
— Нету, — отвечает. — Какое оружие! Покидали!
Смотрю на них — посинели от холода, зубами стучат.
Тут уж стали подходить мои бойцы. Приводят пленных, раздетых и перепуганных. Пулеметы белогвардейские тащат за собой. Докладывают, что семь офицеров, услышав крик: «Здесь большевики!», покончили жизнь самоубийством.
А один боец привел человека без сапог, без фуражки, в тонком плаще, надетом поверх нижнего белья:
— Товарищ командир, я вам самого полковника приволок.
В страхе полковник даже забыл, что без фуражки честь отдавать не полагается, лепечет:
— Бывший учитель мирного времени, ныне полковник такой-то.
— Как же вы, учитель мирного времени, полковника заслужили? — удивился я.
— Произвели. У нас это быстро. Сегодня прапорщик, завтра полковник. Извините...
А мои бойцы всё приводили и приводили пленных. Привели восемнадцать офицеров и очень много солдат. Всех их бойцы обезоружили. А когда подсчитали трофеи, оказалось: забрали мы тысячу повозок с имуществом и пять мешков деникинских бумажных денег, которые назывались «колокольчиками».
«Колокольчики» я решил раздать крестьянам. Поставили на плацу стол, крестьяне встали в очередь, а мои бойцы вынимали из мешков деньги целыми пачками и раздавали.
Через несколько часов мы двинулись дальше — на прикрытие левого фланга дивизии. Буденный готовился неожиданным ударом разбить тыл противника. На такие дела он был большой мастер.
Солнце клонилось к вечеру, а бой продолжался. Противник в беспорядке отходил за хутор. Я уже зарубил семерых белогвардейцев. Маруся моя неслась все дальше и дальше. Я продолжал преследовать бегущих, не замечая, что остаюсь один. Мои бойцы оставались далеко позади, не успевая за Марусей. Офицер выстрелил из карабина. Резкий ожог в правое бедро заставил меня ухватиться крепче за гриву Маруси. Низко пригнувшись к шее лошади, увидел, что по обеим ногам, заливая седло и бока лошади, струями льется кровь.