Огонь противника был значительно сильнее нашего. Особенно чувствовалось превосходство артиллерии. Наша артиллерия экономила снаряды и редкими залпами сопровождала наше наступление.
Бойцы подошли вплотную к линиям польских проволочных заграждений. Командиры и комиссары повели их на заграждения. Бойцы резали проволоку ножницами, подрывали заграждения ручными гранатами, перерубали колючую проволоку шашками, растаскивали ее руками. Руки были разодраны в кровь, многие бойцы лежали раненые возле проволочных заграждений. Это был исключительный порыв мужества и бесстрашия. Они готовы были зубами рвать проклятую проволоку! Бойцов не смущал ни артиллерийский, ни пулеметный огонь. Наконец с проволочными заграждениями было покончено. Тысячи бойцов сели на коней и ринулись в атаку.
Буденный и Ворошилов появлялись в самых опасных местах и подбадривали бойцов.
Конники ринулись на польские окопы и на полном скаку стали рубить врага.
Поляки не выдержали. Оставшиеся в живых дрогнули и стали отступать в густые болотистые леса.
Польский фронт был прорван.
В одном из боев с поляками погиб храбрый Дундич, «лев с сердцем милого ребенка», как прозвал его Ворошилов.
Дундич был помощником командира Тридцать шестого кавалерийского полка. Конная армия лавиной катилась вперед, далеко отгоняя к Варшаве белополяков. Армия проходила фольварки и местечки, шла дорогами, обсаженными тополями, мимо костелов, мельниц и старых кирпичных замков. Дундич рвался вперед. Его сопровождал верный смелый ординарец Иван. В местечке Корец Дундич захватил польский штаб, не успевший убраться восвояси.
— Выходи! — скомандовал Дундич. — Революция пришла!
И из халупы стали выходить ошеломленные польские офицеры.
А Дундич уже скакал дальше. Иван еле поспевал за ним.
Наконец Конная армия дошла до города Ровно. Поляки собрали все свои силы. Завязался жестокий бой. Тридцать пятый и Тридцать шестой полки шли в обход города с юга.
Тридцать шестой полк под сильным обстрелом пошел на проволочные заграждения поляков. Командира полка Долгополова поляки смертельно ранили. Он приподнялся и крикнул своим бойцам:
— Вперед! За Родину! Крой их до конца, до последнего!
Дундич решил отомстить за друга. Его конь несся вперед как птица. Иван еле поспевал за своим командиром. Полк остался далеко позади. Золотые лампасы сверкали на солнце, выглянувшем из-за облаков. Дундич, размахивая шашкой, кричал:
— За мной! За революцию! Бей панов!
Он ворвался в самую гущу растерявшихся поляков. Они расступились, и Дундич зарубил офицера. Но тут сомкнулось кольцо. Дундича окружили. Ивана не было. Полк был далеко. Враги — их было больше двадцати — кинулись на Дундича со всех сторон.
Полк спешил выручить своего командира. Как бешеные летели кони. Уже видели бойцы, как под меткими ударами Дундича падал один, другой, третий, четвертый... Упало свыше десяти врагов. Вдруг кто-то из поляков выстрелил из револьвера.
Слетела на землю с плеч Дундича черная бурка. Бездыханный он упал у ног своего верного друга — коня.
Когда полк доскакал наконец до своего командира, было уже поздно. Поняли бойцы, что никогда больше не поднимется на врагов Родины рука Дундича, что они никогда больше не увидят перед собой развевающуюся на лету черную бурку своего командира.
Бережно подняли бойцы тело Антона Ивановича Дундича; Иван, израненный, поддерживал голову своего командира. А другие с удвоенной яростью кинулись вслед полякам и много в тот день порубили панов, отомстив за смерть своего храброго командира.
Похоронили красные конники Антона Ивановича Дундича с воинскими почестями в городе Ровно, взятом в тот же день.
О смерти храброго Дундича мне рассказали товарищи.
В Житомире я получил телеграмму:
«Немедленно прибыть в Харьков. Явиться лично к Егорову, Сталину».
Недоумевая, почему это в разгар успешных боев с белополяками меня вызывают в штаб фронта, я строил различные предположения. Буденный сообщил, что мне необходимо сейчас же выехать на врангелевский фронт. Он приказал мне срочно сдать дивизию.
Через несколько дней я с большой неохотой (что греха таить!) выехал в Харьков.
Трудно было расстаться с Первой Конной, с людьми, с которыми сроднился.
В Харькове на станции я встретил эшелон буденовцев. Буденовцы ехали из Сальска на польский фронт.
Встреча с земляками была радостной и теплой.
С помощью прохожего добрался я до Скобелевской площади. На дверях большого дома увидел вывеску: «Штаб Юго-Западного фронта». Я узнал о создавшейся на Крымском полуострове обстановке.