Шестая Чонгарская дивизия приступила к восстановлению разрушенных заводов и шахт в Кривом Роге.
Весной вся дивизия помогала крестьянам сеять хлеб.
В конце мая Конармия ушла на Кубань и на Северный Кавказ.
Я из Армавира уехал в Москву на девятимесячные военно-академические курсы. Это было в 1922 году.
В Москве стояла суровая зима, общежитие не отапливалось. Ели селедку с картошкой, занимались, сидя в полушубках и валенках. Учиться было трудно — честное слово, драться с противником в ту пору мне было гораздо легче.
Но я хорошо помнил один эпизод из своей жизни. Однажды, когда опасность грозила левому флангу армии, я должен был доложить об этом командарму. Приехал я в штаб армии. Адъютант пригласил меня в кабинет командующего. Командарм спросил:
— Ну, рассказывайте, что у вас произошло?
Выслушав меня, командарм попросил подойти к карте, размеченной какими-то пестрыми маленькими флажками, и указать место, где был бой. Ошарашенный видом карты, в которой ничего не понимал, и обилием флажков, я ткнул пальцем в первое попавшее место. Видя, что командарм удивленно на меня смотрит, решительно показал на противоположный конец карты. Успеха и тут не получилось.
Командарм вышел из-за стола и задал мне вопрос:
— Как же это так? Воюете вы хорошо, а карты не можете читать?
Водя пальцем по карте, командарм рассказал мне обстановку. Я смотрел и ничего в ту минуту не понимал. Чувствовал себя неважно; решил, что лучше ходить в самые большие конные атаки, чем по карте показывать.
После беседы командарм пожал мне руку и, улыбнувшись, пожелал успехов:
— Действуйте решительней, Городовиков! Партия требует, чтобы победа была обеспечена.
И, уже когда я был в самых дверях, до меня донеслись последние слова, сказанные командующим:
— Главное, не падайте духом! И учитесь.
И вот теперь я решил учиться во что бы то ни стало. И одолел учебу. А окончив военно-академические курсы, вернулся в свою дивизию.
Я был пять раз ранен и один раз контужен. Гражданская война закончилась. Я командовал Червонным казачьим корпусом. Все чаще я стал подумывать, как бы мне поступить в военную академию.
Пока разрешался вопрос, я усиленно готовился к экзаменам.
— Трудновато вам будет, Ока Иванович, — говорили сослуживцы.
— А воевать разве не трудно?
— Воевать — другое дело, а вот грызть гранит науки — посложнее.
— Как-нибудь разгрызу. У меня зубы крепкие, — храбро отвечал я.
Однако как я ни храбрился, а у меня нет-нет да и появлялось сомнение: а вдруг академия мне будет не по зубам? Что же тогда делать? Бросить? Уехать? Нет, это будет непоправимая ошибка. Позор мне, старому кавалеристу.
Я старался отогнать невеселые мысли и говорил сам себе: «Дороги назад нет. Взялся за гуж, не говори, что не дюж!»
Но тут привязывалась новая мысль:
«Чапаев был русский, ему во много раз было легче учиться, а все же не выдержал, уехал из академии».
И на это я сам себе отвечал:
«Чапаев уехал не потому, что было трудно учиться, а потому, что надо было продолжать воевать. Теперь фронта нет, я могу учиться спокойно».
На этом и оканчивались мои размышления.
Осенью, в начале августа, я получил долгожданное предписание отправиться в Москву, в Академию имени Фрунзе, на особый факультет.
Распрощавшись с командирами и бойцами Червонного корпуса, я уехал в Москву.
В академию прибыл и Семен Михайлович Буденный.
На полях Дона, Ставрополья, Кубани, Волыни, Таврии он увлекал за собой бойцов на героический подвиг. Здесь, в академии, он вместе с другими прославленными командирами сел за парту и развернул тетради для записи лекций.
На этом так называемом особом факультете академии любой из слушателей имел за плечами по меньшей мере по десятку выигранных сражений. Френчи и кителя увешаны орденами; суровые, загорелые лица; слышна командная речь.
Среди заслуженных командиров были командиры корпусов и дивизий из бывших солдат старой царской армии, повидавшие на своем веку и зуботычины, и гауптвахту, и гнусную ругань фельдфебелей.
Слушатели особого факультета имели огромный практический опыт военного искусства, приобретенный в течение восьми лет сражений в империалистической и гражданской войнах. Все они теперь здесь должны были совершить не совсем обычный путь: от практики к теории. На лекциях, когда профессор разбирал какой-нибудь пример военной истории, в памяти слушателей возникали бесчисленные примеры из собственного боевого прошлого.