Низкорослый, хрупкий, суетливый, он, казалось, заискивал перед Муссолини.
Муссолини вел себя в присутствии короля независимо. Я понял, что не король играет первую роль, а дуче. Рослый, широкоплечий, с квадратным лицом и плотно сжатыми губами, Муссолини был полным хозяином Италии.
На приемах в итальянской военной миссии мне живо бросилось в глаза фанфаронство этого дуче. Он хвастал, что отлично сам управляет танкеткой, что он первый спортсмен на гонках автомобилей. И не преминул добавить, что для безопасности полета сам управляет своим самолетом. Во всем проскальзывало его самохвальство. Он все время сохранял наигранную воинственную позу и напоминал мне актера, а не государственного деятеля.
В том же духе были построены и маневры. Я понял, что основной задачей была показная сторона. Театральность, присущая дуче, была перенесена и сюда.
Надуманность, искусственность и часто бессмысленность действий войск, без учета реальной обстановки, по заранее разученным ролям, возмущала меня.
Иду, например, в боевых порядках наступающей роты альпийских горных стрелков. Рота залегла. Противника нигде нет. Рота лежит у подошвы важной в тактическом отношении высоты. (Противник по своей оплошности не занял ее.)
Спрашиваю через переводчика командира роты:
— Почему не занимаете высоту?
Он достает план:
— По указанию штаба мне надлежит занять позиции у подножия этой высоты. На высоте должен быть противник.
— Но его же нет? Чего же вы ждете, черт вас возьми?
— Не могу плана нарушить.
Тут подошли старшие итальянские офицеры и вступили со мной в разговор. Я им сказал то же самое. Молодой капитан смутился — наверное, пожалел о том, что ознакомил меня с планом движения его роты.
Такие же нелепости наблюдал я и на других участках.
Вывод был прост. Муссолини построил маневры так, чтобы создать у иностранцев впечатление «непобедимости» итальянской армии, ее совершенстве, слаженности действий всех родов войск. Но нас ему не удалось ввести в заблуждение. Мы побывали на итальянских маневрах, как на хорошо отрепетированном театральном спектакле.
Во время маневров я разговорился (опять через переводчика) с итальянским полковником-кавалеристом. Здесь же был и наш военный атташе.
Итальянский полковник спросил:
— Как наша конница? Нравится вам?
Я не задумываясь ответил:
— У вас все красиво, парадно. Но вашу конницу наша разгромила бы в течение недели.
Полковник улыбнулся и сквозь зубы процедил:
— Приятно слышать первую половину вашей оценки, над второй же надо подумать.
Военный атташе из-за спины полковника делал мне рукой знаки, подмигивал.
Я сказал:
— Хорошие у вас седла и кони добрые.
На этом наш разговор был окончен.
Когда мы остались вдвоем с атташе, он стал меня убеждать:
— Нельзя с ними так, Ока Иванович. Зачем прихвастнули? Теперь не оберешься разговоров по поводу вашего заявления.
— Я правду сказал. Зачем буду лгать? — ответил я, а у самого на душе стало неспокойно.
Потом обдумал, решил: приеду в Москву — расскажу Ворошилову о своем промахе.
По приезде я так и сделал. Климент Ефремович внимательно выслушал меня, а потом, рассмеявшись, сказал:
— Не беда! Ничего страшного нет! Пусть знают, какие у нас боевые генералы!
У меня отлегло от сердца, и я, успокоившись, ответил Клименту Ефремовичу:
— Что поделаешь? Я командир, а не дипломат.
— Вот тут ты, Ока Иванович, не прав. Каждый командир должен быть дипломатом, — серьезно сказал Климент Ефремович.
Я подумал: «Черт меня попутал с этой дипломатией. Лучше бы я молчал».
Ворошилов похлопал меня по плечу:
— Не беспокойся. Все хорошо!
Как-то я встретился с Семеном Михайловичем в Кисловодске. Прогуливались мы в парке.
Он спросил:
— Что у тебя болит?
— Ничего не болит.
— А чего же ты приехал сюда? По паркам прогуливаться?
— Надо немного отдохнуть. Врачи посоветовали.
— А может, у тебя, Ока, сердце болит?
— Нет, сердце не болит.
— А ты знаешь, где у тебя сердце?
«К чему он ведет этот разговор?» — подумал я и соврал:
— Нет. Не знаю.
Мой ответ его рассмешил. Семен Михайлович хлопнул меня по плечу:
— Вот чудак! Сразу видно, что ты действительно не знаешь, где сердце, раз оно у тебя не болит и знать о себе не дает.
Семен Михайлович три раза сильно ударил кулаком меня в грудь, приговаривая:
— Запомни, Ока! Вот тут у тебя сердце! Вот тут! На левой стороне! На левой стороне!..