Райан прижал к влажной груди простыню с одеялом и вопрошал темноту, что бы это значило. Потом он ощутил на себе не только пот, но и кое-что еще, отчего пижамные штаны прилипли между ног. В полной тишине, с горящим лицом, стянул он испачканное белье и отнес вниз, в корзину, и какая-то часть его разума притворялась, что вместе со спрятанной пижамой предастся забвению и все остальное.
После этого ему больше не хотелось размышлять над сном. Райан закрыл книгу дяди Грэма и отнес ее на чердак.
Убрав приставную лестницу от лаза на пыльный чердак, Райан решил, что сделал достаточно душевных усилий, чтобы похоронить воспоминания, которые теперь не выплывут наружу. Он не вовремя отпустил веревку, державшую крышку люка. Она захлопнулась с громким стуком и разбудила Райана — он едва не ободрал голень о ящик кофейного столика в комнате студенческого общежития друга. Райан ждал кого-то, и в это время ему нечем было заняться. Взглянув на стол, он увидел там журнал и взял его посмотреть.
Сперва он не обратил внимания на то, что это журнал для гомосексуалистов: открыт он был на рекламе пива. Взял журнал Райан от скуки, а просмотрел уже из любопытства. В глаза бросилось имя дяди Грэма рядом с фотографией с самого последнего марша «Гордость геев» на Манхэттене.
Да это же не дядя Грэм! Только не он! Не может он быть с таким раскрашенным лицом, с такой мрачной, свирепой ухмылкой, напоминающей волчий оскал. Одеждой ему служил невообразимый плюмаж, призванный шокировать окружающих. Все это напомнило Райану, как в старых фильмах изображали шлюх: неровная, похожая на бумагу, испитая кожа, как на ужасной и жалкой карнавальной маске. Дядя Грэм маршировал под руку с двумя другими мужчинами: один в каком-то непонятном костюме, а другой вышагивал в неоново-розовых шортах и коротко обрезанной футболке, с животом напоказ, причем во весь лоб были написаны буквы «Н.I.V.»
Когда Райан приехал домой на Рождество, то рассказал маме о той фотографии.
В ответ мама лишь сказала: «Знаю». И показала письма, которые писала брату, но все они вернулись назад нераспечатанными. Лишь один раз Грэм к маминому письму приложил записку на клочке бумаги в линейку, сунув ее в конверт с отвергнутым письмом. Там говорилось следующее: «Никогда ты не любила кладбища, Чесси. Так зачем упорствовать, притворяясь, что понимаешь дела мертвецов? Нужна магия, чтобы взглянуть на мир моими глазами, ты же прикована к миру обыденности. Но волшебство есть, Чесси. Оно существует, идет бок о бок с нами, прекрасное и смертоносное, а когда оно голодно — забирает жертву к себе. Если одному из нас суждено было заплатить своим сердцем, я рад, что это оказался я. Да будет так».
Мать спросила Райана, помнит ли он Билла, и юноша кивнул.
— Грэм пытается умереть, — говорила мама. — Бегает за собственной смертью. Даже после того, что Билл ему сделал, — как, черт возьми, можно спорить с доказательством того, что тебя обманули?! — даже сейчас он все еще любит его, — вздохнула мама. Если Грэм найдет то, что ищет, думаешь, он нам позвонит, сообщит об этом? Мысль, что он умрет вот так, без… просто невыносима. — И мама расплакалась.
Она оплакивала ничто в отдельности и все вместе.
Маленький глиняный дракончик вздыхал во сне и с урчанием выпускал огненные спиральки. Урчание нарастало и, когда наконец дошло до ушей Райана, превратилось в настойчивый телефонный звонок.
Полусонный Райан взял трубку. Во второй год обучения ему приходилось вставать ни свет ни заря, и в эту жутко раннюю утреннюю минуту из всей одежды на нем было только полотенце, обернутое вокруг бедер. Держа в руке зубную щетку, Райан слушал папин голос, сообщавший о том, что дядя Грэм погиб. Дядина голова вдребезги разбилась о тротуар перед старой фабрикой, где он жил. Полицейские уже звонили маме, чтобы рассказать о несчастье. Копам было что еще поведать, кроме как о самом факте гибели, но об этом они говорили с отцом, поскольку мама не смогла бы вынести всех ужасов, случившихся с ее братом. А отец поделился всем с Райаном, потому что считал его уже достаточно взрослым. И потому, что в одиночку нести такое бремя просто невыносимо.
А еще он рассказал это в качестве предостережения.
Закрытый гроб, усыпанный розами, загородил почти весь автобусный проход. Собрались все прихожане церкви и вновь и вновь говорили о том, как талантлив был Грэм, какие чудные писал картины и как жаль, как бесконечно жаль, что он умер таким молодым.
Аптекарша, миссис Бауман, взгромоздилась на подлокотник сиденья рядом с негритенком и пыталась успокоить маму тем, что, по крайней мере, сейчас Грэм на небесах. От слов утешения можно было задохнуться еще вернее, чем от удушающего запаха множества венков из живых цветов. Каждый говорил что-то, дабы подбодрить родственников, не упоминая об убийстве.