В целительном огне
* * *
Не надо слез, душа моя, не надо…
Когда-нибудь осеннею порой
Ворвутся в город ливни листопада
И ангелы закружат над горой.
Я выйду в сад, где лето щебетало,
Зажгу листву, и к жаркому костру
Промозглым утром путником усталым
Прильнет октябрь, озябший на ветру.
Мелькнут в дыму растраченные всуе
Былые дни, сгоревшие дотла…
Мы все блуждаем — в сумрачном лесу ли
Или среди бетона и стекла.
И будет так, пока под блеклым небом
Лелеет плоть ничтожество свое,
Томится дух меж волею и хлебом
И нераздельны быт и бытие.
Не воспарить, пока не возродится
Иная жизнь в целительном огне,
Покуда воет лунная волчица
На шар земной, плывущий в вышине.
* * *
Спускаются к водопою
Небесных коней стада.
Плывут над рекою Упою
Черемуховые холода.
Не слышится смех игривый,
Не льется напев струны,
И только над вдовой ивой
Колышется челн луны.
Слезой на луга и воды
Упала Полынь-звезда.
Плывут над землей
бесплодной
Черемуховые холода.
В астральном переплетенье
Вершу одинокий путь,
Надеясь былого тени
Хотя бы на миг вернуть.
И снова, как в спелом детстве,
Раздвинув покров миров,
Пытаюсь душой согреться
У их золотых костров.
Названивая лунной медью,
Мерцает в реке вода.
Плывут над землей
последние
Черемуховые холода.
Электричка
В продрогшей до слез электричке,
Сбежавшей в рассветный туман.
По старой российской привычке
Италией грезит баян!
За окнами сонная стужа,
Седая безмолвная даль,
А здесь в перламутровых лужах
Купается алый миндаль.
Тень Данте витает устало
Над бездной лиловых полей…
Иллюзия, право, но стало
Как будто и вправду теплей.
Как будто по краешку рая.
Где воздух хрустально-лучист,
На душах остывших играя,
Провел нас слепой баянист.
Вдруг в сердце тревожно загложет,
Но это пройдет — ничего…
И каждый подаст сколько сможет
Ему за его волшебство.
Умирающий остров
Истекает рябиновый сок
На остывшую землю слезами.
Словно крошечный островок,
Деревенька плывет меж холмами.
А над нею, крыла распластав,
В сонном небе парит невысоко
Повивальник беременных трав
Суховей — ястребиное око.
Под тоскливый заоблачный грай,
В ожидании скорбного срока,
Мой покинутый маленький рай
Догорает во мгле одиноко.
Только черная стая ворон,
Облепившая тракторный остов,
Да угрюмый Харон похорон
Стерегут умирающий остров.
Время-мельница машет рукой,
Продувая безлюдные хижи.
Опускается вечный покой
С каждой осенью ниже и ниже.
Пучеглазая сука беда
Рыщет, души и плоть поедая…
Оттого и бежит в города
Бесприютная жизнь молодая.
Но все чаще ей снятся река
И заброшенный дом над рекою.
И петлей обвивает тоска,
И душа не находит покоя.
Вечер
Умолкнут реки переливы,
И снова на сонных холмах
Зашепчутся синие ивы
И ветры рассыплются в прах.
Неспешным размеренным ходом,
По-царски задумчив и строг,
По травам степным, как по водам,
Незримо прошествует Бог.
Сжимаясь в восторге ребячьем,
Весь мир уместится в щепоть.
И вдруг бесприютно заплачет
Душа, облаченная в плоть.
Странник
Ореховый посох, сума за крыльцом,
Под небом, налившимся
Серым свинцом,
Хмельной, первородною жаждой томим,
Бреду — одинокий слепой пилигрим,
По крохам сбирая утраченный рай.
Играй, моя скрипка, в кромешной ночи,
Звучи — от унынья и лени лечи
Крылатую душу, увязшую в плоть.
И знает один молчаливый Господь,
Как долго скитаться без роздыху мне
По язвам дорожным.
По прелой стерне,
~ 1 ~