Уилл проследил за моим взглядом.
— За нами наблюдают, — хрипло прошептал он.
— Уилл, отведи меня в Башню Тысячи Шагов, — сказал я, едва шевеля губами.
Уилл бросил на меня такой взгляд, будто я тоже спятил.
— Башня Тысячи Шагов? Но я и понятия не имею…
— Спокойно, — сказал я. — Ты знаешь, где она. Это знает разум твоего тела. Я ребенок, и опыт у меня детский. Ты же взрослый. Поэтому ты должен привести меня к Башне.
На лице у него появилось такое выражение, будто он разрывался между страхом и желанием повиноваться моей команде. Затем он простонал.
— Сид, я не могу, — прошептал он. — Я просто боюсь погрузиться в этот безумный разум…
Я прервал его взмахом крошечной руки, затем подлетел к V-образному строению, образованному двумя облокотившимися друг на друга высокими зданиями. Там я резко остановился, обхватив своими ручками маленькое, изогнутое деревце. Передо мной стоял лахри со светящимися глазами, преграждая мне путь. Я повернул в другом направлении, с Уиллом, тащившимся у меня по пятам и что-то беспомощно бормотавшим. Но и тут дорогу мне преградил другой лахри.
Мы повернули туда, откуда прибыли.
Довольно долго мы летели вперед, чувствуя себя призраками в каком-то сне. Мимо проплывали дома, стоявшие вроде бы прочно, но покосившиеся куда сильнее знаменитой Пизанской башни. Даже без подсказки тела я понял, что это были хранилища, до краев загруженные меркурианскими растениями, содержащими витамин Y, и иным продовольствием, украденным с кораблей.
А на площади посреди города мы увидели корабль последней модели, стоящий на опорах в конце длинной взлетно-посадочной полосы. Уилл со свистом выдохнул сквозь зубы, когда его взгляд скользнул по длинным, плавным обводам.
— Пиратский корабль! — прошептал он.
Я кивнул. Да, это был пиратский корабль.
Мы повернули влево, и опять нам блокировали дорогу. Но теперь я понял, что происходит. Лахри вынуждали нас куда-то идти, вот только куда?.. Мне вдруг показалось, что я уже знаю ответ. Мы продолжали лететь.
И вдруг заиграла музыка. Насмешливая музыка, коварный бой барабанов, сквозь который голосами эльфов прорывалось звучание флейт. Музыка наполнила мне голову, проникла в сознание и ввела меня в какое-то полугипнотическое состояние. Она лилась отовсюду, становясь то громче, то печально умирая, чтобы тут же воскреснуть. Я летел вперед, словно во сне. Я забыл о Карристе. Забыл, что внезапно его больше не оказалось со мной. Я смутно помнил, что слышал его оборванный вскрик, звуки ударов и, в конце, умирающий стон. А затем тишина. Я забыл это, как забыл, что Каррист был нужен Старру.
Я почти ничего не соображал, меня смутно, словно во сне, окружила толпа парящих лахри, она становилась все больше, лахри вылетали из зияющих проемов дверей и окон. Я был полулахри, полуземлянином, и летел к Башне Тысячи Шагов, Местом, где обретала Великая Мать, моя родительница, та, в которой текла кровь Древней расы и огонь Бога Солнца, постепенно умирающий.
Затем безумно кренившиеся здания начали расступаться, открывая большую площадь. Музыка становилась все громче. А я начал парить, поднимаясь вверх вдоль наклонной стороны огромной пирамиды, вершина которой терялась в наползающем, живом тумане. Я чувствовал в себе безмолвную тоску ребенка по своей матери, ребенка, который находился в невыразимом и непонятном ему самому ужасе.
Теперь я видел, что вокруг пирамиды собралась большая толпа лахри, держащаяся друг за друга, а передние схватились за перила, идущие вокруг основания пирамиды. И находясь, таким образом, буквально друг на друге, лахри походили на единую стаю птиц, парящих на холодном ветру.
Путь передо мной был свободен. Я поднимался наверх пирамиды, придерживаясь за направляющие перила. Медленно, очень медленно приближался я к вершине в полном одиночестве. И чем выше я поднимался, тем холоднее становился воздух. Ветер стегал меня, мороз кусал сквозь плетеную хламиду, что была на мне. Солнце появилось, когда я поднялся выше слоев влажного тумана, лежащих на городе. Оно висело на мертвом небе, просто круг, едва ли живее своего фона.
Все еще звучал коварный бой барабанов, музыкальный дурман, от которого путались мысли и спирало дыхание. И внезапно с вершины Башни Тысячи Шагов со мной заговорил сладостный и одновременно невыразимо печальный голос:
— Ну, что, дитя мое в оскверненном теле, здесь дуют холодные ветры, стареет Великий Бог, и я молюсь Великому Богу, чтобы нагрел он остывающий дерн, но ты, прибывший из ужасно развращенного мира, что делаешь ты в моем ребенке?