Вокруг испещренного тенистыми пятнами Большого дома — этого летнего жилища, куда мы приходим теперь, к исходу зимы, — царит атмосфера безмятежной тишины. Лишь войдя внутрь, замечаем мы те маленькие перемены, которые происходят в лесу, — крошечные кучки опилок в местах, где древоточцы выдолбили отверстия в стойках и кровле, скрытые проходы термитов, опоясывающие одну из угловых стоек, — все эти малозаметные признаки постепенного гниения и распада.
И вдруг вся эта тишина нарушается. Раздаются удары «боло», стучит на реке деревянный валек для стирки белья, с обоих берегов перекликаются голоса. «Хуки» возвратились домой. Джи Уай вернулся в свой дом у излучины реки.
Это место стало в известном смысле сердцем Филиппин, куда стекается вся животворная кровь народа, чтобы разлиться затем по всем артериям движения.
Каждый день сюда прибывают делегаты из далеких северных районов, преодолевая сто или двести миль по труднопроходимым горным тропам, или с расположенного на крайнем юге острова, продвигаясь тайком по морю и суше через контрольные пункты, расположенные на дорогах, ведущих из Манилы. Я вижу, как они приходят грязные, усталые, в насквозь пропитанных потом рубашках, увешанные тяжелой поклажей. Каждого из них сопровождает эскорт из вооруженных отборных бойцов — «хуков», ветеранов множества стычек, несущих свое оружие с легкостью, с какой спортсмены обращаются с битами и ракетками.
Все это похоже на сборище какой-то огромной семьи. Мы выходим из бараков навстречу каждому вновь прибывшему, радостно приветствуя его, смеясь и пожимая друг Другу руки. Вся усталость сразу же забывается, и в дружеских объятиях никто не обращает внимания на грязь или пот. Большинство этих товарищей не виделись друг с другом еще со времени последнего совещания в 1948 году. Они были назначены в свое время военными руководителями в различные РЕКО, в районы развития движения или в подвижные части «хуков».
Под деревьями собираются группы бойцов. Как о самых обыденных делах они рассказывают о засадах, стычках, налетах, о крупных столкновениях в городе или на рисовом поле, на горной тропе, на болоте, в зарослях травы «когон» или на полях сахарного тростника. Они толкуют о тактических приемах, рисуют прутьями схемы на земле, показывая, как они уничтожили бронеавтомобиль или совершили ночной налет на город. Они сидят на корточках, склонив голову, подбрасывая рукой камешки, и кратко рассказывают о товарищах, павших смертью храбрых.
Какими далекими кажутся здесь все те собрания, которые мне довелось видеть в Нью-Йорке и других городах, куда делегаты прибывают в комфортабельных поездах, самолетах или легковых машинах, останавливаются в больших отелях, где им резервируют номера, где в кафе и холлах толкуют о пикетах, петициях, голосованиях!
75
Здесь в чаще лесов, под сенью вздымающихся ввысь деревьев, я стал понимать, больше чем когда-либо раньше, страшную трагедию одинокого человека.
Лес, где все растет сплошной массой и трудно даже мысленно отделить какое-нибудь дерево от окружающих его собратьев, неотразимо напоминает о коллективности жизни. Можно ли бродить по лесу, не ощущая всей его множественности, этого впечатляющего переплетения веток, корней и вьющихся петлями лиан? Если бы сюда явились вдруг дровосеки и вырубили все деревья, кроме одного, то оно стояло бы здесь подобно заброшенному, голому бедняге, в наказание привязанному к столбу под палящими лучами солнца.
Раньше, еще до поездки на Филиппины, мне казалось, что я человек, связавший себя определенными обязательствами, солидаризировавшийся со множеством других людей во всей их совокупности, что я неотъемлемая частица леса, имя которому человеческое общество. Я придерживался известных принципов, состоял членом определенных групп и передавал в их распоряжение некоторую часть моего дохода. Два-три вечера в неделю я посещал собрания или митинги; когда составлялись петиции с протестами против несправедливости, с готовностью ставил под ними свою подпись рядом с другими; время от времени раздавал листовки с призывами к совместным действиям у фабрично-заводских ворот или на углах улиц. Я считал, что вовлечен в борьбу за общее дело.
Все это я делал, но в то же время занимался повседневным трудом, чтобы заработать на жизнь и оставлял себе большую часть своего заработка. У меня был свой собственный домашний очаг. После работы или собраний я уединялся там, забывал про весь мир и отдыхал в своем маленьком, с любовью устроенном уголке. Одна частица моей деятельности была посвящена общему делу, другая — служила мне самому. Немало времени я уделял также личным занятиям — книгам, театру, концертам и картинным галереям, внушая себе, что искусство — явление общественное.
Но я находился тогда лишь на опушке леса. А теперь я очутился в самой чаще.
Порой, усталый, я отстаю на тропе от других. Спохватываясь, вижу, что остался один среди деревьев. Ужас одиночества охватывает меня. Я стремглав несусь вперед через густой лес, пока снова не вижу колонну и вновь не оказываюсь среди людей.
Сегодня вся моя жизнь безраздельно принадлежит нашему общему делу. Все мое рабочее время посвящено ему. Мой домашний очаг — это барак, в котором я живу вместе с десятком других его обитателей, без каких-либо перегородок, располагаясь вместе с ними на узкой полоске пола… В любой момент нас могут заставить покинуть наше жилище. В моем вещевом мешке хранится единственный комплект запасной одежды и одеяло, которые мне подарили. В карманах у меня нет денег или чего-либо другого, чем я мог бы поделиться с другими «хуками». Даже наш брачный союз с Селией не принадлежит нам больше безраздельно. Нам пришлось многим поступиться ради движения. В нем нет уединения, он на глазах у десятков людей.
Но ни о чем этом я не жалею. Моя безопасность, мои радости, весь смысл моей жизни — все связано с этой группой людей. Я всецело отождествил себя с движением, к которому мы все принадлежим.
Я — в самой чаще лесов.
76
В длинном, приземистом бараке в лесу сорок мужчин, и одна женщина обсуждают судьбы страны.
На одном конце барака сидит, поджав под себя ноги, председательствующий, а все остальные разместились на циновках вдоль стен. Стены барака не сплошные; они покрыты листьями «анахау» лишь на одну треть в высоту, а все остальное пространство открыто, чтобы в случае надобности можно было быстро выскочить и бежать. Участники нашего совещания вооружены и находятся все время настороже.
Барак сооружен на краю неглубокого оврага и со всех сторон окружен густой листвой. Журчание ручья перемежается с приглушенными звуками голосов.
Барак находится несколько поодаль от Большого дома, который служит в настоящее время базой для отрядов охранения. Здесь живет теперь свыше ста пятидесяти бойцов — цвет народной армии, — каждый из которых готов пожертвовать жизнью, чтобы уберечь руководителей движения от опасности. Они окружили место, где проводится совещание, широкими концентрическими кольцами. Около самого барака стоит на посту внутренняя охрана. Другое кольцо охраны состоит из постов, расставленных на всех тропах. Еще одно кольцо образуют посты, неустанно патрулирующие по широкому кругу на внешних подступах к лесу. Группы бойцов ведут разведку на дорогах к городам и поддерживают контакты с разведывательными отрядами, разбросанными по опушке леса. В самих городах наши связные бдительно наблюдают за возможным появлением шпионов. Охрана безопасности глубоко эшелонирована.