в чем смысл?
Слова, почему вы здесь, с капелькой усталости и натянутой улыбкой прошлись по осеннему воздуху мелкой волной. А я так, милый, я просто проходила мимо, но этим словам этот суровый взгляд не поверит. Я тонкими пальцами начала что-то перебирать, этим чем-то вроде была сиреневая юбчонка, подаренная мамой мне на день рождения со словами “любой мальчишка падет к твоим ножкам в этой юбчонке”. Юбка начинала сползать с меня и под ней оказались дырявые черные штаны, через грязь на них еле как проглядывался зеленый цвет, мои длинные белые косы, пачкались от соприкосновения с ними. Я начала переплетать волосы так, чтобы они не касались моей черной одежды, никак не получалось, они меня не слушались. У вас нет волос. Я тронула свою голову пальцами левой руки, ничего, я легонько провела по голове, терла ее так, что она краснела, ничего. Я лысая, мои волосы, длинные кудрявые локоны, белые со смешными завитушками в конце, мягкие и пушистые. Я взглянула на голос, пугающий своим хладнокровием. Я мимо проходила, волосы искала. Во взгляде читалась ненависть и злоба. Вы так умрете. Вы тоже. Взяв меня за шкирку, как больную помирающую дворнягу, они унесли меня. Кровать не такая мягкая как в тот день.
Бал, вальс, мое васильковое пышное платье до колен и нежный аромат сирени витающий в воздухе, двушка для двоих, туфли с низким каблуком, васильковый галстук, смешные морщинки около глаз и сон в обьятьях с любимым ароматом. Утро в холодном поту в пустой кровати. Собачий холод и тонкие пальцы ищущие любимый аромат под одеялом которого нет. Сбитое дыхание, у зеркала одна. Смотрю на свою лысую голову, израненное лицо и следы от слез. Одной иногда так тяжел, хочется все бросить. Каждый день вспоминаю яркий свет и запах горелой плоти у меня на ноге. Немного прихрамывая иду. Кофе и яблоко, возможно привезут блины те, кто помнят. Холодными тонкими иглами пронизывающая все тело двушка не пахла сиренью. Она пахла спиртом, рвотой и горелой плотью. Хотелось бить себя, укусить за руку до крови и кричать, но звонок в дверь. Блинчики с мясом. Разговор по душам. И проснувшийся ребенок. Тяжело, но справлюсь. Тетя любит своего племянника и я его тоже. Для него опасна нагрузка, и для меня тоже. Посмотрев на свои ноги я вспомнила, как я любила просто встать и начать прыгать. Это вгляделось так странно со стороны, но я очень любила прыгать, а еще плавать в глубину. Кидаешь в реку свой ярко покрашенный камушек и потом плывешь за ним, а еще интересней когда не ты кидаешь, а кто-то другой, это очень забавно, пока в глубине не увидишь трупа. Его глаза пусто смотрят на тебя и ты начинаешь захлебываться пытаясь выплыть и тебе все кажется, что если быстрее от него не уплывешь он тебя схватит за ногу и потащит на глубину. Иногда казалось, что этот мертвец придет к тебе ночью и схватив тебя за ногу утащит куда-нибудь. Меня часто успокаивал букет подгорелых ромашек на койке и “люблю”, написанное коряво и неровно, но нежно.
Тепло в девушке было сосредоточенно в месте где был племянник. Он так радовался мне и неуклюже произносил “ма…ма…”. Я хотела дать ему капельку тепла, но это могли сделать только батареи и телогрейки в этот февральский вечер, а я могла лишь наблюдать, боясь прикоснуться к нему своей холодной рукой к нему, боясь убить его ладонью. Милый мальчика, игривый, в годик ступивший первый шаг, а ко второму году начавший танцевать, напоминает мне о любимом аромате объятьях и я прижавшись к теплу говорю, люблю, но нет этого тепла, что делало бы мои худощавые руки теплыми и заполняло пространство любимым ароматом и готовило мясо так вкусно, как не может никто.
Я медленно начинаю вставать с постели после шестого дня непробудного сна медсестра, обрадовавшаяся, что ей составит компанию не труп на этот день, резко начала объяснять, что теперь я одноногий пират. Единственное, что я могла ей сказать “я люблю танцевать” на что она ответила “да да я тоже” и продолжила объяснять мне что-то. Я все пыталась спросить, но она с кислой гримасой мне не отвечала и я поняла, что никто не будет будить меня чашкой кофе в постель и радовать букетом полевых ромашек вечером. Медсестра начала что-то говорить про то, что я беременна, но мне было тяжело это слышать, я лишилась той радостной жизни в двушке и мне не хотелось понимать, что я обрела. Волосы не вырастут. Хотелось убежать, достать не знаю откуда ружье и начать палить по всему, что движется, раздирая глотку истошным криком, но была лишь слеза и огромный ком в горле который душил меня и тянул к земле.
Июльский вечер я трусах и его рубашке танцую делая пасту на ужин, хлопнувшая дверь теплой двушки и жаркие объятия согретые летним убегающим солнцем, поцелуй, колющей щетины, любимые ямочки на щеках. Пританцовывая под только включенную музыку накладываю еду в одну тарелку, на диете, но подъедаю с его. Он дает мне кусочек черствого хлеба и приобнимет меня в жуткий октябрь, я делю пополам и съедаю меньшую часть и мы мерзнем вместе под нашими одеялами и содрогаемся при каждом оглушительном грохоте. Минутная стрелка летит к двенадцати и мы с грустными лицами, понимаем, что пора, взяв ружье выходим из комнаты. Улица, пахнувшая цветущей сиренью этой весной, осенью пахла горелой. Алый закат, пожар, бегущие люди от людей в зеленом. Маленькая девочка, бежавшая с разодранными коленками, держащая за руку прихрамывающую маму, отказывалась отпускать ее, но мать истошно визжа умоляла забрать ее дитя. Я подобрав девочку бегу от пожара, еле как удерживая девочку, пытающуюся пнуть меня как можно сильнее, где-то поблизости рванул снаряд, но в нас не попало. Прибежав в безопасное место найдя медика я дала ему девочку, в нее впился осколок, через час она умерла на операционном столе, надо было оставить ее с матерью. Он прибежал с мальчишкой в руках и отнес его к доктору. Хочу сына. По его щеке лилась слеза и я обняла его. Будет. Он прикрывая свой живот присел у стены. Я ушла. И на выходе меня оттолкнуло ударной волной, я не успела встать как на мою правую что-то упало горячее, и через полчаса кто-то подбежав ко мне схватил меня и понес куда-то. Взорвалось здание в котором был он.