Из‑за закрытых дверей разных классов, то тихо, невнятно, то нарастая и становясь различимей, звучали разные инструменты. Десяток непохожих мелодий растекался вдоль стен, скользя по серому кафелю пола. Среди океана различных музык мой слух различал небольшой ручеек знакомой мне польки.
Шагом медлительным и вальяжным я пересёк коридор, — от белого подоконника со стоявшим на ним цветочным горшком до спуска на узкую лестницу, и так несколько раз подряд. Когда снимки выпускников, смотревших на меня с высоты своих портретов, были тщательно мной изучены, а каждый бутон герани уже не являлся открытием, а банальностью, — тогда я и направился вниз, подумав о сигарете и вспомнив прохладу снаружи.
Появление сэра Эндрю, настолько же внезапное и неожиданное, каким, собственно говоря, и был весь его характер и он сам в своих действиях, застало меня врасплох. Не успел я протянуть старому приятелю руку, справиться о его делах привычно в ответ, как немедленно последовало приглашение присоединиться к репетиции пианистов.
— Идём-идём, Роман. Раз уж ты, к тому же, не занят. — я на мгновение замер на лестничной клетке, думая.
«Наверху закончат не раньше половины четвёртого. Заскочу в перерыв взять гитару, делов‑то.»
Я и Эндрю шагали по тёмному неосвещённому коридору фортепианного отделения. В этом крыле училища я бывал лишь однажды, поэтому увидеть классы других студентов представлялось мне любопытной, не лишённой смысла идеей. Мой спутник болтал без умолку.
— И я ему сказал сразу, что мне нужна не дешевизна, мне нужно качество. Если бы я хотел взять говно, то не стал бы и переплачивать.
— Сейчас вообще сложно найти что‑то достойное по объявлениям. — «Ты отличный парень, сэр Эндрю, но каким же ты иногда бываешь занудой.»
— Это касается любых товаров, поверь.
— Убедился на собственном опыте. — он остановился у нужной двери и распахнул её быстрым движением. Снопы яркого света, разогнавшие темноту, заставив ту спрятаться по углам, показались в тот миг ослепительными. Переступая через порог, я всё ещё моргал, щурясь.
— Оксана, это Роман. Рома, это Оксана. Леди Ю, это Рома. — знавший всех здесь присутствующих, Эндрю взял на себя обязанность познакомить своих общих друзей.
Справился он с этим отменно. Поначалу, с каждой сказанной репликой, мы привыкали друг к другу. Расслабившись, девушки начали всё меньше молчать, а разговаривать больше. В какой‑то момент я почувствовал себя предельно комфортно и стал не просто поглядывать украдкой на Леди Ю, а перешёл ко вполне нескрываемому пожиранию взглядом.
Хрупкая блондинка, она очаровала меня сразу. Её длинные локоны ниспадали на выступающие лопатки, которые были видны из‑под белого платья. Одна ножка изящно зажала педаль пианино, а сама она, сидя вполоборота ко всем остальным, небрежно обменивалась фразочками, то со мной, то с подругой, сияя своими голубыми глазами. В ту минуту я позабыл о грядущих делах, запланированных на неделю, позабыл и про польку, и про изнывающего от скуки Сашу, — которого, к слову, выгнали следом за мной, как выяснилось позднее, — почти обо всём на свете забыл, утопая в изгибах бёдер, плавая по линиям милых рук.
«Как же всё это кружит мне голову. Встретиться с ней в другой обстановке — мечта. Эх, картинка, не девушка! Будь осторожнее со своим сердцем, влюбишься ведь без памяти». — стало мне грустно от необъяснимой тоски.
— Сука! — Эндрю достаточно неосторожно задел локтем стеллаж и грозящийся грохнуться, он висел в полуметре от пола, быстро схваченный при падении.
Я поспешил парню на выручку. Оксана тем временем спешно собрала разлетевшиеся по комнате нотные листы. Водворив вдвоём стеллаж на его прежнее место, в пыльный небольшой закуток, суета наша с Эндрю на этом кончилась.
— Неплохо бы вымыть руки, — после этого замечания мой приятель направился к выходу. Прежде чем он хлопнул дверью, я заметил клубок паутинки, прицепившийся к джинсам ушедшего.
— Надеюсь, я не такой грязный, как Эндрю, — усмехнувшись, я потёр руки и окончательно успокоился, осмотрев обе штанины: те и впрямь не испачкались.
Сколь упорно я ни отпирался, Леди Ю всё же добилась соблюдения гигиены, — вручила мне пачку салфеток, раз уж я посчитал водные процедуры излишними. Сделал я это больше из нежелания её огорчать, нежели из чистоплотности, когда молча взял в руки блестящую упаковку.
— Какую вещь вы разбираете? — полюбопытствовал я. Привычку называть песни, этюды, прелюдии, вообще любые произведения, «вещью» я приобрёл здесь у преподавателей.