Сразу же после молебна командиры разошлись. Шукшин и Мадесто остались вдвоем. — Почему они не сбросили оружия?
— Не знаю. Радиосвязь прекратилась. — Мадесто достал из кармана трубку, повертел ее в руках. — Сбросят! Это же в их интересах — сбросить нам оружие. Для них мы берем эти мосты, черт возьми! Нет, союзники нас не подведут, ты не беспокойся!
* * *Прошла еще одна ночь.
На рассвете Шукшин вышел из своей землянки, окликнул часового — Митю. Митя подошел, сказал, не дожидаясь вопроса:
— Нету, ядрена палка, не сбросили!
— Так… — Шукшин посмотрел на высоты: там еще горели костры, в светлеющем небе стояли серые столбы дыма. — Есть закурить, Митя?
— Найдем… Все мимо куда-то летят, хворобу им в душу!
Шукшин, закурив, пошел по тропе к дороге, где находился в засаде первый взвод отряда.
В низине, куда вела тропа, стоял густой туман. Потянуло сыростью, холодом. Шукшин поднял воротник пиджака, поежился. Середина сентября, а осень уже чувствуется по-настоящему. Вон сколько листвы насыпало… Шукшин услышал мягкое похрустывание листвы под ногами, почувствовал запах увядшей травы, и сердце его вдруг защемило. На минуту показалось, что он идет берегом Волги. Вот так же пахло сыростью и увядшей травой, так же падали под ноги звонкие листья кленов, когда он ранним осенним утром выходил с курсантами на тактические занятия в поле. И так же проглядывал меж деревьев белый туман, стелившийся внизу, над Волгой… «Боже мой, так истосковалась душа… Будто целая вечность прошла!»
Когда Шукшин нашел первый взвод, солнце уже выкатывалось из-за леса. Партизаны сидели в молодом сосняке, у костра. Взвод завтракал: прямо на земле кучками лежали помидоры, огурцы, ломти хлеба, перед каждым стояла банка консервов. Взглянув на партизан, Шукшин сразу понял, что они были где-то далеко и только что вернулись. Одежда и обувь на людях мокрая, у, командира взвода Базунова перебинтована голова. Тюрморезов держит на повязке левую руку. Среди партизан Жеф, Гертруда и еще несколько бельгийцев.
— Где были? — спросил Шукшин, усаживаясь рядом с Тюрморезовым.
— За Элленом. Колонна с продовольствием шла…
— Расколотили?
— Почти всю… Тельных около Опутры перехватил, легковую машину. Какой-то чин ехал, эсэсовец, с двумя офицерами.
— Взяли?
— Нет, уничтожили. Сопротивлялись. А мы взяли пятерых… — Тюрморезов осторожно поправил повязку, прижал раненую руку к груди. — Тельных ушел со своей группой в Ваторлос. Минируют дорогу.
— А где Трефилов?
— Пленных допрашивает. Да вот он…
Трефилов шел, сердито раздвигая ветки, лицо его было усталым и озабоченным.
— Ну, что они говорят? — спросил Шукшин.
— Союзники прорвались справа. Вражеские колонны поворачивают сюда, на Ротэм. — Трефилов присел к костру, налил в кружку кипятку. — Что нового у Мадесто? Все еще надеется, что ему сбросят оружие? Черта с два они сбросят! — Трефилов резко повернул голову к Шукшину. — Надо действовать, ждать больше нельзя! Сейчас идут небольшие колонны, тылы. Надо немедленно двинуть на дороги боевые группы, захватывать оружие, боеприпасы. С патронами совсем плохо…
— Да, медлить нельзя! — согласился Шукшин.
— Я сам пойду с группой, — продолжал Трефилов, горячась. — Мною людей не надо. Человек двенадцать покрепче — и все. Чалов со мной пойдет, Дубровский, Поярков, Глаголев… Ну, и Солодилов. Если придется разделиться на две группы, так он одну возглавит.
Леонид Солодилов вырвался из лагеря только месяц назад, перед самой отправкой военнопленных в Германию, но он уже снискал в отряде славу отважного партизана.
Шукшин вынул из внутреннего кармана пиджака небольшую карту провинции Лимбург, расстелил ее на земле.
— Мы пошлем пять-шесть групп, а возможно, и больше. Одну сформирует Трис. Четыре или пять групп пошлет Мадесто, у него людей много. Я сейчас пойду к нему, думаю, что договоримся… Давайте решим, куда высылать группы.
Как только маршруты групп были определены, Шукшин поднялся. Обращаясь к Тюрморезову, сказал: