Но за ним уже следили. Латышский переводчик, действовавший по заданию третьего отдела, обнаружил в карточках подделку: Меницкий записал четырех советских офицеров-летчиков рядовыми солдатами. К счастью, до обыска он успел изъять и уничтожить список вражеской агентуры. Меницкого избили, бросили в тюрьму, а потом отправили в Германию, в лагерь под Дрезденом.
Попав в Айсден, он скоро стал переводчиком в лазарете. Его рекомендовал туда Тягунов, рассчитывая вовлечь в организацию. Но именно Тягунова Меницкий особенно остерегался. Попытки Тягунова и работавших с ним писарей вызвать его на откровенный разговор казались Меницкому провокацией. Чудом избежав расстрела, он теперь проявлял острую настороженность, готов был в каждом подозревать агента гестапо. Но Меницкий не отказался от борьбы. Он снова стал работать. И снова — один.
Когда в лазарете вели прием бельгийцы Фаллес и Декетерс, Меницкому было легко действовать, требовалось только подсказать бельгийцам, чтобы они не скупились, освобождали как можно больше людей и не писали заключений «не годен для подземной работы» (всех, кто признавался негодным для работы под землей, немцы немедленно отправляли в концлагеря, на верную смерть).
Но когда прием стал вести один Кюперс, число освобожденных резко сократилось. Договориться с Бородой было невозможно. Однако Меницкий все-таки не терял надежды.
Изучая кривую изменения количества освобожденных от работы за две недели (выходной давался раз в полмесяца), он обнаружил такую особенность. В понедельник число больных было от 40 до 70 человек, в последующие дни оно поднималось от 150 до 180 человек, а в понедельник, после отдыха, снова резко падало. И так повторялось каждые полмесяца. Это объяснялось тем, что к концу двух недель люди совершенно обессиливали, внимание их притуплялось, и это приводило к травмам, ранениям. Увеличивались и заболевания, особенно простудные. Но в лагере находились люди молодые, физически крепкие, которые смогли выжить в лагерях смерти, в фортах Каунаса.
Отдохнув день, основная масса освобожденных поправлялась, и врач выписывал их на работу.
Меницкий установил и другое. Немецкое медицинское начальство, от санитара до штабного врача, штабартца, проверяет правильность освобождения от работы только тогда, когда количество больных достигает большой цифры.
Он решил действовать. Техника его была очень простой. В субботу, когда число больных становилось предельно большим, он давал в лагерь правильные сведения, ничего не изменяя. Но в понедельник, когда Кюперс освобождал только 40 человек, Меницкий передавал в лагерь список, в котором была другая цифра—135. Кюперс об этой цифре ничего не знал, освобождение в карточке больного не записывалось, списки посылал сам Меницкий. Во вторник и в последующие дни цифра освобожденных понемногу снижалась — на четыре-пять человек.
Немецкий санитар Дерфель, просматривая сводки, вручаемые переводчиком, был доволен.
— Смотри, Меницкий, как у нас хорошо идут дела. Вчера было 135 больных, а сегодня уже 128… Если дальше так пойдет, то наши неприятности со штабартцем кончатся. Верно я говорю, а?
Ефрейтор оставался веселым до субботы, пока числа больных по сводкам убывало. В субботу же, когда количество освобожденных резко возрастало, он хватался за голову. Приезжал штабартц, и начиналась поголовная проверка больных. Но все больные действительно оказывались больными — либо температура, либо травма.
Неприятности Меницкому доставляли только сами больные. Кюперс отправлял их на работу, а вечером им объявляли, что они в списке освобожденных. По лагерю пошел слух, что это «работает» переводчик Меницкий. Его стали осаждать военнопленные. Но Меницкому ничего не оставалось делать, как заявлять, что он никого от работы не освобождает, что на это имеет право только врач. Люди отходили от него с обидой, с затаенной злобой.
Какие-то слухи дошли до старосты лагеря Федулова, «русского коменданта», как все его называли. Он заподозрил, что среди освобожденных от работы оказывается немало здоровых. Федулов — военнопленный, но он из кожи лезет вон, стараясь выслужиться перед гитлеровцами. Десятки советских людей он выдал гестапо, отправил в лагеря смерти.
Однажды Федулов пришел в лазарет и самым дружеским тоном, заискивающе стал объяснять ефрейтору Дерфелю, что если бы он, Дерфель, почаще обращался к «русскому коменданту», то ему было бы гораздо легче работать, он смог бы сразу покончить с симулянтами.
Федулов плохо говорил по-немецки, ему пришлось объясняться с Дерфелем с помощью Меницкого. С первых же слов «русского коменданта» переводчик почувствовал опасность. Если Федулов сдружится с Дерфелем, получит доступ в лазарет, то его, Меницкого, могут быстро разоблачить. Федулов хитер и опытен.