Осторожно подбирая выражения, так, чтобы не понял Федулов, знавший отдельные слова, Меницкий перевел речь «коменданта»:
— Я — русский комендант. Почему вы без моего ведома выписываете на работу больных? Я требую, чтобы вы впредь согласовывали все свои действия со мной.
Дерфель вскочил, как ошпаренный, сжал кулаки.
— Я еще не сошел с ума, чтобы слушать приказы военнопленного коменданта. Вон из лазарета!
Меницкий перевел несколько мягче:
— Дерфель говорит, что знать тебя не желает, убирайся ко всем чертям и не попадайся ему на глаза.
Федулов попытался возражать, но Дерфель в ярости накинулся на него:
— Вон! Вон!
«Комендант» пулей выскочил из лазарета.
— Идиот! Скотина! — долго еще не мог успокоиться ефрейтор. — Я ему покомандую, я ему…
В лазарете всегда находилось не меньше двадцати тяжелобольных. Гитлеровцы держали их на голодном пайке. Лишний бачок чечевичной похлебки (Траксдорф сдержал свое слово) был плохой поддержкой истощенным, больным людям. Надо было где-то доставать для них продукты. Меницкий решил действовать через Фаллеса и Декстерса.
С врачами бельгийцами он встречался ежедневно, когда приводил в амбулаторию военнопленных, получивших в забоях травмы. В амбулатории переводчика знали к всегда встречали радушно.
— Браво, русский! — первым приветствовал Меницкого старший фельдшер Жан, совсем уже седой, но очень подвижный человек. Он сердечно любил русских и открыто презирал гитлеровцев. В осенние месяцы 1942 года, когда гитлеровцы тщетно пытались взять Сталинград, Жан каждый раз встречал Меницкого радостным возгласом: Вот уже два месяца, а Сталинград не капут… Вот уже три месяца, а Сталинград не капут!» Когда Жан узнал о разгроме фашистов под Сталинградом, он от радости чуть не задушил Меницкого в объятиях. Жестикулируя и сверкая глазами, он восторженно восклицал: «Немцам капут! Немцам капут! Браво, русский, браво!»
С тех пор он всегда приветствовал Меницкого словами: браво, русский!», не обращая внимания на косые взгляды другого фельдшера — Жака, обрюзгшего угрюмого старика.
Вести откровенные беседы в присутствии Жака опасно. К тому же в кабинете врача постоянно торчит немецкий санитар-контролер. Фаллес, познакомившись с Меницким поближе, предложил ему изучить французский язык.
— Я валлонец[1], будем говорить на французском. Знание еще одного языка вам не помешает! — На другой же день он вручил Меницкому словари и учебники грамматики.
Этот маленький худощавый валлонец с курчавой и черной, как у негра, шевелюрой обладал поразительной энергией и смелостью. Постоянно находясь под контролем немецкого санитара, в окружении медицинского персонала, он в короткое время установил связь со многими русскими и всем им помогал. Но Фаллес никогда не раскрывал своих связей, ни одному из русских он не говорил о контакте с другими военнопленными.
Меницкий считал, что ему первому удалось близко сойтись с Фаллесом. Он держался осторожно, старался получить от доктора помощь так, чтобы тот не догадался о его работе, целях. Но Фаллеса, опытного подпольщика, трудно было обмануть. Наблюдая, как Меницкий тонко «подбирается» к нему, врач с улыбкой думал: «Если бы ты знал Фаллеса, его дела…» На счету валлонца было немало крупных диверсий, в том числе взрыв компрессорной. Позже, когда Тягунова, Тюрморезова, Комарова не стало в лагере и Меницкий оказался во главе подпольной организации, когда он и Фаллес стали большими друзьями, Меницкий узнал подробности этой диверсии. Взрывчатку доставила из Брюсселя жена Фаллеса. По дороге поезд, в котором она ехала, был оцеплен эсэсовцами, и все пассажиры подверглись поголовному обыску. Но храбрая бельгийка проскользнула под носом у эсэсовцев и благополучно доставила взрывчатку в Айсден. Фаллес пронес взрывчатку в шахту и в своем кабинете передал подпольщикам. Мины были заложены под все шесть компрессоров, но один компрессор уцелел — не сработала мина. Спустя несколько месяцев гестаповцам удалось схватить одного из диверсантов — бельгийца. Он погиб, никого не выдав…
Но в то время, когда Меницкий решил говорить с Фаллесом о продовольственной помощи больным, он ничего этого не знал.
Зайдя в кабинет Фаллеса с группой больных, Меницкий присел у стола врача. В кабинете были оба фельдшера — Жан и Жак.
— Как жизнь, как настроение? — спросил по-немецки Фаллес, оглядывая больных.