Под пальцами читинского радиста побежали слова: «Обледеневаем, в тумане. По маяку идем в направлении на Хабаровск»…
Четверка полярников встречает моряков ледокольных пароходов «Таймыр» и «Мурман», прибывших для снятия персонала первой дрейфующей станции «Северный полюс».
Кто-то взволнованно зашептал:
— Земля-то совсем рядом…
— Земля сейчас — самая большая опасность. На сопку могут налететь!..
— Тише! — оборвал радист, хватая карандаш. — Москва зовет чкаловский экипаж…
Точка, тире, тире… Точка, тире, тире… Две буквы «в». Что это?..
«Ввиду… тяжелых метеорологических условий… перелет прекратить… Посадку производите… по своему усмотрению…
Чкалов развернул «АНТ-25» на обратный курс. Машина круто снижалась. Но где же нижняя кромка облаков? Быть может, они простираются до самого моря?.. Осталось меньше ста метров. Пятьдесят!.. Наконец-то летчики увидели вспененные гребни и едва различимый в сумерках удлиненный островок.
— Залив Счастья! — крикнул Беляков, сверившись по карте.
Счастья? А сесть вроде негде, разве только на узкой галечной полосе, у самого берега… Чкалов выпустил шасси.
Самолет кружил над островом. Мелькали домики, лодки на берегу. Рыбацкий поселок?.. Мотор работал на малых оборотах. Под машиной проносился низкорослый кустарник. Склонившись над плечом Чкалова, Байдуков впился глазами в набегающую землю.
— Овраг, овраг! — неистово вскричал он.
Но Чкалов и сам заметил препятствие, рванул на себя штурвал, и машина, перескочив через опасный овраг, коснулась колесами земли. Стелется сухая трава, отскакивают камешки… Стоп!
Летчики выбрались из кабины.
— Все в порядке, — поднял руку Беляков. — Пробыли в полете пятьдесят шесть часов двадцать минут.
— Вот мы и дома, — обнял друзей Валерий Павлович.
Но почему сбежавшиеся к самолету люди ведут себя так странно? С ружьями в руках они плотным кольцом окружают летчиков, враждебно разглядывают невесть откуда появившихся незнакомцев. «Где же мы приземлились? Чей это остров? Уж не ошибся ли Саша?» — забеспокоился Чкалов. Из толпы выступает моложавая женщина. Вскинув винчестер, она окликает:
— Стойте! Откуда вы? Кто такие?
Говорит сурово, с дрожью в голосе, но — на русском языке!..
Все эти подробности стали мне известны позднее. А в тот вечер напрасно ждал я на читинской радиостанции сообщения о посадке. Шли часы, пробило полночь, но экипаж молчал. Где летчики, как им удалось приземлиться, никто не знал. Встревоженный и огорченный, побрел я в гостиницу. Город спал. Где-то заливались собаки.
Дверь отворил заспанный швейцар, инвалид русско-японской войны. Старик был не в духе.
— Ходють и ходють по ночам, — кряхтел он у непокорного засова. — Время, однако, много. Уснуть-то не придется. Чаю согреть, однако?
Я отказался и стал подниматься по лестнице.
— Погоди, погоди, поспешный ты, однако, — заковылял вслед за мной ворчун. — Давеча хотел сказать, однако запамятовал. Спрашивали тебя с почты, наказывали: как придешь, чтобы звонил к ним.
— Давно ли?
— Не очень. Минут десять, однако, будет.
Я схватил телефонную трубку:
— Аппаратная телеграфа? Старшего по смене!
— Вам «молния» из Москвы, редакционная, читаю: «Немедленно вылетайте Хабаровск далее месту посадки».
Эх, не послушался я Белякова — был бы на две тысячи километров ближе к экипажу!.. Но главное ясно: посадка удалась. Скорее лететь на Дальний Восток!
Дежурный по аэродрому огорошил неприятной вестью: самолет, посланный мне из Хабаровска, в пути получил повреждение.
— Резервные машины есть? — спросил я.
— Как видите — чистое поле…
— А на подходе?
— Почтовый с востока. Он сразу же полетит обратно, но на него не рассчитывайте — заберет груз, — предупредил дежурный, указав на гору мешков под навесом.
Оставалось поглядывать на небосвод и ждать.
Часа через полтора вновь появился вестник неприятностей:
— Подходит почтовый, там инспектор нашего управления, из Хабаровска. Потолкуйте с ним, быть может, и удастся вам упорхнуть. По секрету скажу: груз у нас не больно-то срочный.