Несколько дней после этого он болел гриппом и лежал в постели. Тетя Лиза поила его чаем с малиновым вареньем, заставляла принимать порошки и пыталась с ним разговаривать. Он отвечал, но она видела, как это ему трудно. Капитан хотел быть один. Он оброс щетиной и осунулся. Марс сидел под кроватью и ждал, когда хозяин разрешит приблизиться.
Но к концу болезни у него повеселели глаза и появился хороший аппетит. Марс прыгнул к нему на кровать. Капитан стал насвистывать бодрый мотивчик. В последний раз тетя Лиза застала его одетым в тельняшку и пижамные брюки, он ходил по комнате в шлепанцах с Марсом на руках. Он нагрел воды и хорошо побрился, обрызгал лицо одеколоном. Тетя Лиза побрила ему шею. Капитан надел белую рубашку, повязал черный галстук и достал из гардероба парадный китель. Он ничего не стал тете Лизе объяснять, только подмигнул, взял ее руку и поцеловал. Тетя Лиза покраснела. Она давно осталась вдовая, и руки ей с тех пор никто не целовал.
Капитан пришел в кабинет доктора Зорина, снял китель и повесил на вешалку, снял белую сорочку, рубашку с начесом и тельняшку, встав перед доктором, подобрал мягкий живот и погладил оплывшие груди и оскудевшие мышцы рук. Доктор почуял опасность для себя. Он велел ему дышать глубже и стал внимательно прослушивать спину и грудь, хотя прекрасно знал диагноз. У капитана из-под брюк выглядывали сиреневые кальсоны с белой пуговицей. Семенов немного стеснялся, потому что, кроме доктора, в кабинете находилась девушка-сестра. На плече у него была татуировка, изображавшая парусник при полном ветре, под лопаткой — длинный и глубокий шрам, стянутый следами от швов, будто шнуровкой. Прежде он любил рассматривать достоинства своего тела в зеркале. Теперь тело было старое. Но настоящая старость была внутри — под стетоскопом доктора: сердце много лет работало ровно, как часы, но вдруг оказалось плохо приспособленным для подъемов по лестнице и волнений.
Непонятно ему было, почему врач сказал «застарелая болезнь», правда, он иногда чувствовал себя неважно, но это началось не так давно, а прежде у него никогда не кололо в груди, не сдавливало виски, не болели темя и лоб, не возникали перед глазами радужные круги и не звенело в ушах. Ничего этого не было, а он немало прожил. Он пил вино и любил женщин, воевал, потерял сына и жену, наконец, просто всю жизнь старался хорошо делать свое дело…
Доктор был в белом колпаке и белом халате и внушал капитану уважение; к тому же и доктор старался хорошо делать свое дело, и капитан на него не обижался, он ничего не имел против этого молодого человека, который неизвестно для чего отпустил такие жидкие усики. Когда доктор закончил прослушивать, то попросил капитана сесть возле сестры за стол. После стетоскопа этот приборчик с резиновым шлангом и грушей, на которую сестра подавила, чтобы кровь в локтевой вене застучала в мембрану под черной повязкой, был для капитана врагом номер два. «Все, Семенов», — сказал доктор, что-то записывая в медицинскую карточку, и капитан стал одеваться. «Ну как?» — спросил он пободрее. «Не так уж плохо». — «Вы меня выпустите а рейс?» — «Нет, не выпущу». — «Я хорошо себя чувствую». — «Вы не хорошо себя чувствуете. Вам надо бросить курить и совсем не выпивать». — «Я пью только пиво с рыбкой», — сказал капитан. «Я тоже люблю пиво с рыбкой», — сказал доктор; и больше они не знали, что говорить, и оба чувствовали себя неудобно; капитан усмехнулся, но в его голубых слезящихся глазах было грустное выражение. Сестре хотелось плакать. Семенов поморгал красноватыми веками. Девушка обратила внимание, что на его кителе скоро оторвется пуговица и что, одетый, капитан выглядит сухопарым, а в его манере держаться есть что-то непоколебимое. Капитан напоминал высохший прямой ствол, упругость которого очевидна, и излом требует большого усилия.
«Хоть бы поскорее ушел, — подумал доктор. — Вот настырный дедок». Капитан опять усмехнулся и подумал: «Этот орешек не прост. Но я возьму измором. Я объявляю осаду».
Он ушел, а за дверью показал в сторону кабинета язык. Он пошел по улице, заложив руки за спину. У него было много знакомых, и он часто приподнимал фуражку, но не останавливался. Капитан отправился к заливу, но подальше от того места, где стояло здание агентства «Арктика». В Ледоморске лето не такое уж холодное, как думают, и там есть пляж, и кое-кто купается; Семенов спустился к пляжу; на влажном песке стояли разноцветные грибки, хотя их можно было не ставить — все же лето в Ледоморске не такое и жаркое, и сейчас под грибками сидели в одеждах. Капитан сел под грибок и стал смотреть на залив. У него прекрасно сохранилось зрение, и он прочитал названия пароходов на рейде. По противоположному берегу тянулись причалы со штабелями досок, и там тоже стояли пароходы: груженые или порожние — у этих ватерлинии кирпичного цвета поднимались над водой. От залива пахло несвежей рыбой, водорослями и соляркой. Кое-где колыхались черные торцы бревен-топляков. Дул ветерок, и становилось зябко. Капитан долго сидел под грибком и к вечеру остался на пляже в одиночестве. Рейдовые суда несли на флагштоках советский и иностранные флаги, и те, что несли советский флаг, были ему знакомы, и среди их капитанов имелись друзья. Когда солнце село и от залива потянуло настоящим холодом, флаги стали опускаться, а на их месте зажигались фонари. Один пароход двинулся к морю и загудел. Огни зажглись по всему рейду и на лесных причалах; вода посреди залива осветилась, а у берега она была темная и поплескивала на песок. Капитан встал и отправился домой. По дороге завернул в агентство, и старый матрос, служивший сторожем, узнал его и пустил посмотреть карту рейсов. Они покурили и обсудили карту. Суда плыли в далеких морях, и капитан видел, как они плыли, и слышал работу машин; суда приветствовали друг друга флагами и гудели, чтобы не столкнуться в тумане; они плыли по голубым и гладким морям под чистым небом или сопротивлялись тяжелым волнам при хмурой погоде; но лучше всего он видел, как они пробивались через полярные льды ночью: льды были белые, а небо черное, и в небе — белые звезды. «Вот как получается», — сказал он сторожу. «Конечно…» — ответил матрос и пожал плечами. Капитан оставил ему папиросы. Стало совсем темно, и в городе тоже зажгли электрический свет. Пал туман, и фонари на столбах и лампочки в окнах светили, будто заключенные в целлофановые пакеты. Тот, кто бывал в Ледоморске, знает, что там еще сохранились тротуары из досок, прибитых к сваям, но главную улицу заасфальтировали и выстроили на ней многоэтажные дома, хотя это было сделать непросто, потому что весь город стоит на сваях. По главной улице гуляла молодежь.