Н. А. Лейкинъ
ВЪ ДЕРЕВЕНСКОЙ ЛАВКѢ
ЮМОРИСТИЧЕСКІЕ ОЧЕРКИ
ПОДГОРОДНОЙ ДЕРЕВЕНСКОЙ ДАЧНОЙ ЖИЗНИ
Мелочная лавка въ подгородной деревнѣ. Утро. За прилавкомъ, среди караваевъ хлѣба, кулей съ мукой, висящихъ съ потолка связокъ баранокъ, желтыхъ кожаныхъ рукавицъ, кнутовъ и сушеной трески сидитъ жирный мелочной лавочникъ въ картузѣ и чуйкѣ, подпоясанный передникомъ, и пьетъ чай. Время отъ времени появляются покупатели. Входитъ корявый мужикъ въ рваномъ полушубкѣ, передвигаетъ шапку на головѣ, что означаетъ поклонъ, и говоритъ:
— Прежде всего папиросъ за копѣйку. Есть?
— Есть, отвѣчаетъ лавочникъ и подаетъ тощую пачку папиросъ.
— Потомъ два фунта хлѣба. Да плохъ у васъ хлѣбъ-то ужъ очень. Сырой. Словно замазку ѣшь. Опять же и песокъ въ немъ и махры какіе-то.
— А ты почитай-ка въ газетахъ, какой вонъ хлѣбъ въ Казанской губерніи ѣдятъ. Лебеда, листъ липовый примѣшанъ, древесная кора, отвѣчаетъ лавочникъ.
— Такъ вѣдь тамъ неурожай нониче.
— А здѣсь урожая-то никогда и не бывало.
— Тамъ свой, а здѣсь за деньги.
— За деньги! Мука-то, вонъ, тринадцать съ полтиной, а вамъ, чертямъ, подай хлѣбъ за двѣ съ половиной копѣйки фунтъ.
— Не пропеченъ, сыръ, — вотъ я изъ-за чего главное.
— Да вѣдь и не сырой ежели жевать будешь, то во рту онъ все равно сыръ сдѣлается…
— Соли въ прибавку отпустишь?
— Эхъ! кряхтитъ лавочникъ, отвѣшивая хлѣбъ. — Вѣдь соль-то мы тоже за деньги покупаемъ, какъ вы это понять не хотите.
— Намъ чуточку…
— И чуточка денегъ стоитъ. Еще чего?
Мужикъ считаетъ мѣдныя деньги на ладони, потомъ молча обозрѣваетъ лавку и говоритъ:
— Трески на копѣйку можно?
— Ну, вотъ ужъ и на копѣйку! Сколько же я тебѣ на копѣйку долженъ дать? Вѣдь ее варимъ тоже.
— Селедку въ долгъ не отпустишь?
— Какъ же въ долгъ-то, коли я тебя въ первый разъ въ глаза вижу!
— Ужъ и въ первый разъ! Мы тутъ на причалѣ на баркѣ на рѣкѣ двѣ недѣли ужъ стоимъ. Сколько разъ у тебя забирали.
— Много тутъ барокъ на причалѣ стоитъ.
— А ты у меня платокъ шейный не купишь ли? За гривенникъ бы отдалъ, а самъ двугривенный заплатилъ.
Мужикъ лѣзетъ въ карманъ полушубка.
— Нѣтъ, нѣтъ. Этими дѣлами не занимаемся. Кому-нибудь ужъ другому его продай, останавливаетъ его лавочникъ.
Мужикъ опять считаетъ мѣдныя деньги на ладони и спрашиваетъ:
— Луковку за копѣйку можно?
— Въ лучшемъ видѣ можно.
— Ну, такъ вотъ и получай. Да давай спичекъ на копѣйку. Только восемь копѣекъ и есть.
— Расчета, что ли, ждете, что такую роскошную трапезу закупили?
— Въ томъ-то и дѣло, что вторую недѣлю расчета ждемъ. Ряда у насъ была на барку до Александрова дня, а потомъ говорятъ: до Елизаветина дня хозяину должны удовольствіе сдѣлать и еще пять денъ за ту же цѣну проработать. Проработали, стали на причалъ, да вотъ вторую недѣлю и ждемъ расчета. Приказчикъ пьянствуетъ, ловимъ его въ кабакѣ, а онъ говоритъ, что все еще отъ хозяина денегъ не получалъ. До Елизаветина дня еще кормили, а съ Елизаветина дня бросили. Ни денегъ, ни харчей. Чѣмъ хочешь, тѣмъ и кормись. Живемъ въ рубкѣ на баркѣ. Холодина… По утрамъ-то морозы… Поѣхалъ онъ сегодня за деньгами въ городъ къ хозяину, а не вернется завтра, такъ чѣмъ только и кормиться будемъ! Бѣда…
Мужикъ держалъ въ рукахъ покупки и смотрѣлъ уныло. Потоптавшись, онъ вышелъ изъ лавки. Вошелъ худой рослый старикъ съ физіономіей солдата Николаевскихъ временъ, облеченный въ старую кожаную куртку и охотничьи сапоги съ массой заплатъ.
— Какого товару, Данило Кузьмичъ? задалъ ему вопросъ лавочникъ.
— Товаръ у насъ одинъ. Пять фунтовъ овсянки для собакъ, да хлѣба, отвѣчалъ покупатель и прибавилъ:- Слышь, хлѣбъ у васъ больно плохъ. Совсѣмъ вы его не пропекаете. Даже собаки не ѣдятъ.
— Такія времена нонѣ, Данило Кузьмичъ. Ты егерь, ты человѣкъ вразумительный, тебѣ нечего разсказывать. Мы и стараемся пропечь, да что жъ ты подѣлаешь! Годъ голодный. Конечно, ужъ онъ не тотъ хлѣбъ, что въ урожайный годъ, но надо покориться. Въ Тамбовской губерніи вонъ еще хуже ѣдятъ. Я самъ этотъ же хлѣбъ ѣмъ и не ропщу на Бога, разсказывалъ лавочникъ, принимаясь отвѣшивать овсянку, и спросилъ: — Хлѣба-то сколько?
— Собакамъ чернаго пять фунтовъ, а мнѣ полубѣлаго фунтъ да ситнику фунтъ, отвѣчалъ егерь.
Лавочникъ продолжалъ:
— Туги нонѣ времена… Охъ, какъ туги! Мы вотъ тутъ на непропеченный хлѣбъ обижаемся, а прочти-ка ты въ газетахъ, что вонъ въ Тульской и Рязанской губерніяхъ дѣлается!
— Читалъ. Такъ вѣдь тамъ неурожай.