— Сочувствую. — Ворчу я.
— А, ладно. — Машет он рукой. — В конце концов, что мы теряем? Только разговаривать будете в камере. И за вами будут следить в волчок. Вдруг ты вздумаешь убить эту свою подругу, или она тебя.
— Согласен. — Непонятно чему радуюсь я.
— Тогда пошли. — Тушит он в пепельнице так и не зажжённую папиросу.
Оказывается в этом хитром домике есть подвал, где и устроены застенки НКВД. Несколько камер. Комната для допросов, а возможно и камера пыток за герметичной звуконепроницаемой дверью. Всё остальное пространство заставлено скамейками и столами, видимо этот подвал ещё и как бомбоубежище используют. Охранник со связкой ключей проводит нас к самой дальней камере и, поглядев в волчок, отпирает дверь, запустив меня внутрь.
— Да, это не Рио-де-Жанейро. — Прохожу я вперёд, оглядывая помещение.
Стандартный пенал с двухъярусными нарами у противоположных стен и парашей в углу, рассчитанный на пребывание четырёх человек, а может быть и шести, если лежать на полу. Хотя и больше можно впихнуть. Было бы желание. Зато арестантка помещалась тут одна, с комфортом устроившись на нижней шконке.
— Ну здравствуй, Анфиса, или как тебя там по настоящему зовут. — Присаживаюсь я на нары напротив. — Я смотрю, тебя даже в ад не берут, видать не слабо ты нагрешила, раз осталась на земле мучаться.
— А ты что, пришёл мне грехи отпустить? — садится она на своих нарах, забившись в угол и обняв подушку.
— Я не поп, чтобы тебя исповедовать, — смотрю я ей прямо в глаза. — Как тебе удалось выжить?
— Он ещё спрашивает. — Хмыкает Анфиска. — Ты, идиот, попал в самую толстую кость, из не самого убойного пистолета. Да, я чуть не сдохла тогда от боли, и ноги у меня отнялись. Но пуля не повредила позвоночник, застряла в тазовой кости. Губу же я от боли прокусила, ждала, что ты меня добьёшь. Пожалел?
— Пистолет дал осечку. — Честно признался я.
— Вижу, не врёшь. — Зыркнула она на меня своими ведьминскими глазищами. — Передёрнул бы затвор и дострелил.
— Патроны кончились. — Почти честно говорю я.
— Врёшь. Побрезговал. Чистоплюй проклятый. В благородство решил поиграть, козёл. — Выплёвывает она слова. — Как же мне потом было больно и страшно, я чуть заживо себя не похоронила в том схроне. Хорошо немцы вас, краснопузых, тогда отогнали и меня нашли, а так я бы точно сдохла. Как же я мечтала тебе отомстить за все мои муки, и отомстила бы, но снова ты меня наколол.
— Так это ты что ли в меня стреляла, там в госпитале? — осеняет меня.
— А кому ты нахрен, кроме меня нужен. Конечно я. И комиссара твоего под монастырь подвела, донос настрочила и улики подкинула. Его поди уж и расстреляли. — Колется Анфиска.
— А комиссара-то за что? — Удивляюсь я.
— А чтобы не совал свой жидо-комиссарский нос не в своё собачье дело. — Ругается дерзкая шпионка.
— Так ты не одна была? — расспрашиваю я её дальше.
— Нашлись благодетели, из ваших, краснопузых. Эти проклятые колбасники меня прооперировали, подлечили и бросили подыхать в госпитале, когда сами начали драпать. Пришлось выкручиваться. — Хитро ухмыляется Анфиска.
— А ты что, не любишь своих хозяев? — удивляюсь я.
— Да в гробу я их всех видала, с их идеями. Что ваши краснопузые, что нацисты. Да чем больше вы друг друга поубиваете, тем лучше. — Раздухарилась она.
— Как хоть выкрутилась-то? — подначиваю я Анфиску.
— Известно как, подмахнула кому надо. Вы же, мужики, без ума от гулящих баб. А я не один способ знаю, чтобы привлечь, поднять неподъёмное, и впихнуть невпихуемое. Потому что козлы. Сплошь и рядом одни кацапы… — Матерится шпионка.
— С кем хоть кувыркалась-то? — любопытствую я.
— А тебе не всё ли равно?
— Да в принципе пох. Небось старшину какого-нибудь приголубила. — Опускаю я её ниже плинтуса.
— Сперва старшину, потом зампотылу полка, дивизии, армии, командующего фронтом…
— Ну и фантазии у тебя, влажные. — Снимаю я лапшу со своих ушей.
— Про это можешь сам у него спросить, как он меня драл, прямо на столе с оперативными картами. — Хвастается Анфиска.
— Спросят, кому надо. Ты анархистка что ли? — перевожу я разговор, соскакивая со скользкой темы, чтобы не показать свою заинтересованность.
— Я и сама не знаю. Обрыдло всё. Надоело. Когда уже меня шлёпнут? Ты не знаешь? — устало произносит она.
— Что, «мальчики кровавые» по ночам снятся?
— Это ты на что намекаешь? — подозрительно уставилась она на меня.
— Я про семью лесника. Про детей, которых ты порешила. — Хочу я прояснить ситуацию.
— И кто тебе про это сказал?