Белов шевельнулся, открыл удивленные глаза:
- Зоя, ты?
Он долго вглядывался в лицо девушки и, наконец, узнав, уронил голову, закрыл глаза и разочарованно пробормотал:
- А! Ты, Наташа…
В черных Наташиных глазах засветились серебряные огоньки. Хорошо, что в это же время упали первые капли дождя да и вообще никого не было рядом: Ксенофонт и Кирька поехали на лошадях за дощаником. Не отдавая себе отчета в том, что делает, Наташа подняла руку Сергея, как это делала Зоя, и вытерла ею слезы со своих щек. Пусть хоть капельку почувствует, какая она несчастная. Даже покинутый и обманутый, он никого не замечает, все ждёт эгоистку Зою…
Наконец лошади притащили дощаник, с трудом перехваченный Шатровым «а пенистом перекате. Прямо над головой Наташи воздвигли палатку, уложили Сергея в постель.
Ночью вспыхнули зеленые молнии, гром разорвал в клочья черный небесный сатин. Наташа сидела у изголовья, поила больного густым чаем. Несколько раз заглядывал Кирька: «Ч-чего ему еще п-подать? Может, сводить, т-то-это, до ветру?»
«Одна-одинешенька, никому не нужная в этой тайге»,- горько сетовала Наташа, и в то же время надоедливо, в бесконечных вариациях в ее ушах звучала песенка, оставленная Вадимом Орлецким:
Эта песенка изводила Наташу и ночью, когда она после дождя бродила по берегу, вслушиваясь в голоса перекатов, и утром у костра, на котором Ксенофонт варил налимью уху, растирая в нее каких-то сушеных малявок.
Днем Наташа, Ром и Кирька занимались разведкой поблизости. Сколько раз, встречаясь взглядом с Шатровым, она видела в его карих сузившихся глазах нескрываемое презрение. А за что? За то, что заботилась о Сергее? Но это же ее долг!
Лишь перед вечером Белов вылез из палатки, окинул незнакомую местность покрасневшими глазами и ничего не понял.
- Ешь горячую уху,- позвал Ксенофонт.
Сергей не стал противиться, быстро выхлебал уху и притих. Старик сидел напротив, помалкивал и не поднимал глаз.
- Слушай, Белов,- спокойно заговорил Ксенофонт.- У якутов пословица есть такая: великие горы имеют перевалы, синяя вода - броды, дремучий лес - тропы.
«К чему это?»- повел плечом Сергей.
Но старику и кивка достаточно. Так же спокойно и раздумчиво повел он речь дальше:
- И в человеческой беде, однако, просветы есть.
- О чем вы, Ксенофонт Афанасьевич, не пойму.
- Тебе не победить свое сердце,- сказал Ксенофонт.- Мы все понимаем. С любовью считаемся. Ехать тебе надо к ней.
Сергей не ответил, но в глазах его вспыхнула обида.
Кирька, который весь день издали следил, когда же его дружок очухается, подбежал, держа на голове лоток, наполненный камешками. Еще утром он настроил музыку, решив втянуть в концерт Сергея, чтоб излил тот душу на струны. Поставив лоток и еще не отдышавшись, Кирька исчез и тут же появился перед Сергеем с гитарой и балалайкой.
- Держи,- сунул он ему гитару. Белов механически взял ее, но тут же его лицо перекосилось, он чуть не швырнул гитару в реку. Только испуганный и растерянный вид Кирьки удержал его.
- Ладио, Кирилл, пойдем побродим.
У Сергея шаги лосиные - чуть не сажень. Кирька старается попадать в ногу, но у него от такого шага не то что брюки, все прочее трещину дает. Да это не помеха прогулке. Другое томит - об чем толковать с человеком, когда он в таком туманном настроении?
Они проскочили мимо шедших навстречу Рома и Наташи. Сергей или не видел их, или притворился. Кирька приметил обиду на лице Наташи, но не посочувствовал: «Чихали мы, на ваши девичьи глазки. Знаем вас!» Летит Кирька рядом и никак не придумает, с чего затеять разговор. Наконец догадался:
- М-мы что, в ходьбе соревнуемся? На д-двадцать пять или на т-тридцать к-километров?
Сергей спохватился, что и впрямь летит неведомо куда. Придержал шаг. Кирька не стал терять времени даром.
- Друг, ну будь мужчиной!- тронув Сергея за локоть, сказал внушительно Кирька.- Возьми хотя бы с меня пример. Когда у Арфы ухо оттяпали, честно скажу, я решил: бултыхнусь в омут - и вся недолга! Потом думаю: мужчина я или не мужчина? Ухо оттяпали, понял? А с твоей-то Зойки никто волосинки не выщипнул…