Он боялся взглянуть еще раз на красноватые пятна на платке. В страхе он опять посмотрел на себя в зеркало, услышал, как возится уборщица в кабинете. Потом туда вошла Соня, и женщины заговорили по-русски, но он не понимал, так как говорили они очень быстро. Чутьем он угадал: вот Соня кладет на камин сумочку, вот вешает черную шляпку, вот снимает галоши.
Когда он вошел туда в мятой пижаме, босиком, Соня привскочила от изумления, он это заметил и с удовольствием подумал, что напугал ее.
- Сейчас же пойдите за доктором.
- Вы заболели, Адиль бей?
- Сам не знаю.
Бедняга не побрился, не оделся, даже не протер лица и каждый раз, проходя мимо умывальника, украдкой смотрелся в зеркало. Покачивая головой, он делал десяток шагов, и вдруг его охватывала та же паника, что при виде платка, он в нетерпении стискивал зубы, уставившись взглядом на дверь, как будто мог этим взглядом вызвать мгновенное появление врача.
- Да ведь это русский врач! - проворчал он. Некоторое время спустя Адиль бей громко сказал:
- Там будет видно!
И с этой минуты продолжал говорить сам с собой.
- Пусть определит, чем я болен.
Врач пришел вместе с Соней, которая застала его в больнице. Адиль бей впустил его в спальню, запер дверь на ключ и заявил:
- Осмотрите меня.
С этими словами он горько улыбнулся, как будто знал, что разыграл собеседника.
- Вы плохо себя чувствуете?
- Очень плохо.
- Что у вас болит?
- Все!
- Покажите язык... Гм!.. Разденьтесь до пояса... Пока он выслушивал Адиль бея, приложившись щекой к его груди, тот готов был закричать от раздражения.
- Дышите... Покашляйте... Сильнее...
Лицо врача было благодушным, но не более обычного.
- Вы уверены, что не злоупотребляете бромом? Адиль бей ухмыльнулся, но не сказал, что ни разу не принимал его.
- Весь организм переутомлен, как будто...
- Как будто?
- ..как будто вы в течение долгого времени что-то принимали в больших количествах, какой-то наркотик или, возможно, спиртное. Вы пьете?
- Никогда. Что же это может быть, если не спиртное?
- Не представляю себе. У вас нигде не болит, в определенном каком-нибудь месте?
С презрительным видом Адиль бей показал ему платок.
- Вот что со мной такое! - бросил он.
Против его ожидания, врач посмотрел на платок без особого интереса.
- Это впервые с вами случилось? Странно, но это вовсе не доказывает, что у вас туберкулез. При прослушивании я ничего не обнаружил у вас в легких, но если хотите проверить, зайдите в больницу, вам сделают рентген.
Но почему врач схватил вдруг стакан воды, стоявший на ночном столике? Осмотрел его, понюхал, повернулся к Адиль бею, все еще стоявшему раздетым, пожал плечами.
- Что вы мне пропишете?
- Прежде всего, надо отменить бром. Вы дома питаетесь? Это вашу служанку я заметил по дороге?
Он поглядывал то направо, то налево с удивленным видом. Адиль бей не спускал с него глаз. Он догадывался. Он ждал какого-то решающего слова, но врач молчал.
- Вы думаете, дело в пище?
- Я этого не говорил. Нет никаких оснований думать, что причина в пище.
- Тогда что же?
- Приходите ко мне в больницу. Я там смогу внимательнее осмотреть вас.
- Вы не хотите сказать мне, что вы предполагаете?
- Я еще ничего не предполагаю.
Это было не правдой. Доказательством был его поспешный уход, такой поспешный, что он не сразу нашел ручку двери. Но в кабинете он остановился и посмотрел на Соню и уборщицу.
- В больницу! - повторил он шедшему за ним Адиль бею.
Посетители уже ждали. Соня подняла голову и спросила:
- Вы будете принимать сегодня?
- Да.
Он сказал это "да", как будто произнес угрозу. Потом оделся, стараясь действовать возможно более точно, и все время следил за собой в зеркало. Чуть позже он сел к письменному столу и сказал:
- Зовите первого!
Так решительно он еще никогда не держался.
- Вы говорите, что ваша дочь исчезла, и полагаете, что ее похитил турок? Ничего не могу поделать, мадам. Я здесь не для того, чтобы разыскивать похищенных девиц. Следующий!
В то же время он прислушивался к звукам, доносившимся из спальни, где прибирала уборщица, и не спускал глаз с Сони. Ничто теперь не могло ускользнуть от него. Все его ощущения обострились до предела. Он рассматривал кожу своей секретарши, такую же бледную, как у него. Но то была другая бледность. К тому же ее кожа была сухой, а у Адиль бея она при каждом движении становилась влажной, несмотря на то, что не было жарко.
Соня писала. Два или три раза она поднимала голову, глядя на него, и он ясно чувствовал, что это непросто ей дается, что для этого каждый раз требуется какое-то усилие.
Как это ему удавалось - думать, наблюдать и в то же время слушать все, что ему говорят? Длинные объяснения он сразу прерывал.
- Короче, прошу вас!
Таким образом, уже к одиннадцати часам в кабинете было пусто.
- Что вы делали вчера вечером? - резко обратился он к Соне.
Она не сразу ответила, удивленная, должно быть, его тоном.
- Была в клубе.
- А потом?
- Что вы хотите сказать?
- Где вы ночевали? Дома или опять у товарища, как вы говорите?
- У товарища.
Она пристально посмотрела на него, готовясь выдержать его взгляд, но взгляд этот ускользнул, как струя воды, и затерялся где-то в серой мути окна.
- Вы можете идти.
- Еще не время.
- А я говорю - можете идти! - закричал он. - И после обеда вы тоже мне не нужны.
Он зашел к себе в спальню и минуту спустя вышел оттуда, в то время как она надевала шляпку.
- Вы еще не ушли?
Она не ответила. Он смотрел, как она уходит, такая узкоплечая, ставшая вдруг неуклюжей из-за резиновых сапог.
Адиль бей отыскал в словаре слово "отрава", потом слово "отравление", потом "интоксикация" и каждый раз в ярости приговаривал: глупости!
Глупым был словарь, или его составитель, так как заметки об отравах и отравлениях ничего толком не объясняли. Он поискал "стрихнин", "мышьяк", потом попытался определить, что за вкус у него появился во рту и почти не покидает его.
Может быть, это и есть та горечь, о которой там упоминается?
Его медленно отравляют, это ясно. С каких пор? Он не знал; может быть, с самого приезда. Его предшественника, наверно, тоже отравили? На память приходили разные подробности. Он вспоминал, как его несколько раз тошнило и он относил это за счет консервов. Но разве во время войны ему не приходилось есть консервы, подчас несвежие, и он не болел?
Но ведь он и сейчас не болен! Это хуже! Он мало-помалу теряет силы, становится безвольным и вялым.
Это мышьяк! Или другой яд, но яд! Врач это отлично распознал, не зря он сразу заговорил о броме и понюхал стакан.
Адиль бей тоже понюхал стакан, но ничего не почувствовал, вернее, усомнился в своем обонянии. В последнее время он стал различать гораздо больше запахов, чем раньше. Он понюхал собственную кожу, и ему почудилось, что она отдает какой-то горечью.
- Вот! - прорычал он. - Так-то оно и лучше! По крайней мере, он теперь знает и будет действовать! Он ходил по квартире, бормоча отрывочные фразы. Время от времени вызывающе посматривал на окно в доме напротив. Потом его взгляд упал на телефон.
С кем поговорить? Пенделли заняты - укладывают вещи, через час их дом опустеет. Джон? Американец выслушает, поглядывая на него мутными глазами и попивая виски. Почему, как заметила г-жа Пенделли, он четыре года сидит в Батуме без единого отпуска и даже не говорит об отъезде? Почему Советы его не трогают, в то время как за всеми иностранцами ежеминутно идет слежка?
- Алло! Соедините меня с больницей! - Он звонил врачу просто так, на всякий случай. - Это вы, доктор? Говорит Адиль бей... Нет, мне не хуже. Скажите, я вам утром сказал, что я страшно потею?.. Забыл. Это тянется уже несколько недель. И какой-то постоянный страх, как будто сердце вот-вот остановится... Дайте же мне договорить! Я знаю что говорю. Мой предшественник умер от паралича сердца, так ведь? Вы решитесь утверждать, что это не явилось следствием медленного отравления мышьяком?