К командному пункту подкатила черная "Волга", из нее медленно вылез высокий, сутуловатый генерал лет сорока пяти. Он был из штаба армии, занимался картографией, искренне жалел, что лет десять назад оставил полк, в котором был командиром, и перешел в штаб на чиновничью должность. В район, где проходили учения, он попал случайно, по стечению обстоятельств: генерал, который должен был инспектировать роту Пономарева, заболел, и начальство, не найдя ему замену из специалистов, попросило поприсутствовать на учениях Кравчинского.
Пономарев стремительно вышел из теплушки навстречу генералу; разбрызгивая сапогами грязь, строевым шагом направился на доклад. Поскользнулся, чуть было не упал, фигура туго вздрогнула. Доложил четко и громко. Генерал крепко пожал руку капитана, спросил, как себя чувствуют солдаты.
– Прекрасно, товарищ генерал. Готовы к выполнению боевой задачи.
– Очень хорошо. Постройте личный состав.
– Есть!
Через несколько минут солдаты и офицеры стояли в три шеренги перед генералом, на которого было любопытно посмотреть вживе, тем более послушать его.
– Товарищи офицеры и солдаты, – начал генерал, – родина доверила вам сложнейшую боевую технику. Ни одна страна мира не имеет такое совершенное вооружение у своей армии, как у нас, таких дисциплинированных и дружных солдат…
Генерал выступал долго, ему нравилось говорить возвышенно. Поначалу собравшиеся были напуганы приходом столь необычного гостя, но, слушая его, заскучали. Озябших солдат, наконец, распустили по станциям. Капитан Пономарев случайно встретился взглядом с Саловым, и его неприятно задело унылое, но строгое лицо солдата.
Генерал задержался не надолго; уезжая, пообещал капитану, что его рота обязательно будет отмечена. Капитан Пономарев был счастлив: не так уж часто офицеру доводится получить благодарность из штаба армии. Самой армии! От генерала!
Но в обед к ротному подошел лейтенант Яценко и тихо, как-то виновато сообщил, что рядового Салова нигде нет.
Искали час, два, три. Наступил вечер. Пришлось капитану Пономареву доложить о чрезвычайном происшествии командиру батальона, – в телефонную трубку услышал:
– В твоей роте, Пономарев, черт знает что творится!
Капитан Пономарев с трудом промолчал, сжал губы.
Через сутки об исчезновении солдата уже знали в штабе армии. В полк и в роту капитана Пономарева приезжало несколько комиссий. Вместо благодарности за учение он получил выговор.
– Как я зол на этого молокососа! – говорил капитан дрожащим голосом своим офицерам. – Я лично верну его в полк и – отдам под суд. Опозорил роту, батальон, полк! А казалось бы, чего ему, паршивцу, не хватало: накормлен, обут, одет, сон восемь часов – все для нормальной жизни. Ну, случались какие-то пустяковые трудности, но не вечно же им быть – каких-то два года. Попадись он мне – выпорю, как отец!..
2
Ночным поездом капитан Пономарев приехал в Нижнеудинск; добрался в потемках до аэропорта, который находился за городом. На дверях вокзала висел большой амбарный замок. С раздражением и досадой узнал, что самолеты в поселки Тофаларии не летают уже два дня, потому что погоды не было. Укутался в плащ-палатку, расположился для сна на скамейке и порой шептал:
– Попадись ты мне, стервец!
Возле вокзала уже было много навесов и палаток; полыхали во тьме костерки; кто-то стал петь, беспорядочно, но звонко наигрывая на гитаре. Капитан Пономарев сказал:
– Эй, хватит возгудать!
– Лежи, мужик, пока лежится, – ответили ему баском.
Он укутался плотнее.
Весь следующий день прошел в томительном ожидании. Снова пришлось заночевать на улице.
Вылететь удалось лишь на четвертые сутки. Рядом с капитаном в самолете сидел низкий молодой тоф по имени Виктор; он возвращался из командировки и часто грустно вздыхал. Капитан был в гражданском костюме, и Виктор, ничего не подозревая, поделился с ним своей бедой:
– Братка мой, Мишка, из армии, змей, убежал, э-хе-хе… дезертировал. -Капитан понял, что Виктору мучительно неприятно было произнести это слово. -Три дня молотил из-под Кидыма. Только тайгой, на дорогу боялся выходить, поселки обходил. Ел что попало. Неделю назад нарисовался у нас, э-хе-хе. Весь оборванный, босиком, худющий – просто скелет. "Ты чего?" – спрашиваю у него. "Соскучился по вам, братишка, по Говоруше", – и заплакал, дурачок. "Сбежал, что ли?" – "Ага. Не выдержал. Сильно домой тянуло". Эх, дурак! Судить, поди, будут. Дисбат схлопочет. Эх-эх! А ведь я тоже убегал из армии, но боялся – сам возвращался. Тянуло в Говорушу, страсть как тянуло. От тоски все выворачивало внутрях…
– Выворачивало у вас! – недовольно сказал капитан Пономарев. -Лень-матушка приласкала, вот и бежите. Трудов, испытаний боитесь.
Виктор, зачем-то прижмурившись, внимательно посмотрел на капитана Пономарева, почесал у себя за ухом и как-то буднично, не удивленно произнес:
– Из части вы. За Мишкой, э-хе-хе.
– За Мишкой, за Мишкой, – нахмурил брови капитан Пономарев.
Подлетали к небольшому поселку Говоруше. За иллюминатором широко предстала большая с залысиной гора, которую венчала тонкая скала-палец.
– Стрела Бурхана – тофского бога, – сказал Виктор капитану. – Однажды он разгневался на людей, что много соболя побили, пожадничали, да и пустил в них свою гигантскую стрелу. – Виктор усмехнулся своим смуглым, обветренным лицом: – Промазал старик – три километра до Говоруши не долетела стрела. Теперь торчит, напоминает – не жадничай.
Капитан Пономарев думал, всматриваясь в тайгу и горы: "Экий народ: я еду арестовывать его родного брата, а он хотя бы чуточку обиделся на меня! Будто бы рад моему приезду. Наивная, святая простота!"
Самолет обогнул залысину и упал в туман темного, широкого ущелья. Пронеслись над крышами поселка и мячиком подскакивали по травянистому узкому полю.
Моторы затихли, пассажиры выбрались на траву. Было холодновато, хотя стоял август. Капитан разминал ноги, озирался, покачивал головой: медвежий угол, глухомань! Взгляд сразу выхватил две скалистые горы, которые круто уходили к небу. Они так велики, что на четверть закрывали собою небосвод. Под обрывом по валунам и галечнику неслась река Говоруша, и казалось, что она действительно говорила, очень быстро, спешно, неразборчиво. Река пенилась, круговертилась на глубинках и вскоре пряталась за ближайшую сопку, словно – отчего-то подумалось капитану Пономареву – обиделась, что люди не поняли ее говора.
Аэропортом – или вокзалом – была большая бревенчатая изба с тремя амбарами; в щелистом сарае мерно работал дизель. Холодно было так, что у капитана замерзли руки, и по телу пробегал озноб. Но капитан восхищен и немного растерян.
Его и Виктора встретила сестра дезертира Людмила – смуглая, с узковатыми азиатскими глазами, но прямым носом. Ей около сорока, она низкая, пухловатая. Капитан отметил, что брат и сестра мало схожи внешне – Виктор худой, костистый, с длинной шеей. Но все же они очень похожи. Чем же? -хмуро всматривался капитан в обоих. Быть может, вот этим добрым, простодушно-улыбчивым взглядом. Что-то детское в них. Но – оба проветренные, загорелые, и чувствуется капитану, что терты жизнью.
Капитан хмуро представился Людмиле и поздоровался с ней тугим полукивком; но ему сразу стало неудобно за свое поведение, и он низко наклонил лицо.
Сгрузили рюкзаки, сумки на телегу, в которую был впряжен крупный конь тяжеловоз. В руках Людмилы свистел бич, и телегу с грохотом подкидывало на ухабах. По дороге капитан узнал, что вчера Михаил куда-то скрылся.
– Видать, предчувствовал, что приедут за ним, – сказала Людмила. – Но дальше оленьего стойбища он не уйдет, там будет жить.
– Поутру, товарищ капитан, направимся туда, – добавил Виктор, затягиваясь дымом крепкого самосада. – Три-четыре дня пути.
Капитан с неудовольствием подвигал бровями, но промолчал.
Людмила и Виктор жили в одном доме – в доме родителей, которые давно умерли. Брат был холостым, а у Людмилы муж утонул в Говоруше три года назад. Хозяйство у них было небольшим – сам дом барачного типа на три семьи, избушка, сарай, недостроенная баня, сотки в две огород с кустами картофеля, но густо заросший травой, имелись корова, конь и олени. Ввели гостя в дом -большие ветвистые рога марала встретили его в прихожей; по беленым, неровным стенам висели тряпичные коврики с идиллическими сценами – с русалками, лебедями, пышной южной растительностью. На крашеном полу лежали пестрые самотканые дорожки, сработанные из лоскутков. Из мебели был рассохшийся, покосившийся шифоньер, две кровати, грубой столярной работы стол и несколько табуреток. Бедновато, – потер небритую щеку капитан Пономарев.