Неудивительно, что во время этого маленького светопреставления вопрос, который я хотела было задать лейтенанту Голокопытенко, выветрился у меня из головы.
— Гррррыгоррый! — заорал карлик неожиданным басом, давя на звук «ы». — Дай душу залатать — сквозит!
— Да тебя и так уже прохватило — еле на ногах стоишь, — сказал буфетчик, появляясь. — Ты, Ваня, сегодня с утра был пьян, как я разглядел.
— Дак вчера у Маруськи день рождения был! Мы вот с Егорычем отмечали.
— У Маруськи?
— Ну да. Не веришь, что ли, Грыгорый? Егорыч, подтверди.
Громадный безмолвный детина кивнул головой.
— Хорошо погуляли, — продолжал карлик. — Маруська песни трубила. Чуть на меня не наступила. Вот был бы блинчик… Кстати, почем у тебя блинчики?
— Тебе-то какая разница, все равно в кредит жрешь, — беззлобно сказал буфетчик, — «До зарплаты, до зарплаты…» На водку у тебя есть, а на закуску не хватает.
— Не жидись, Григорий Романович, — лихо откликнулся карлик, — вот лучше послушай, как я в Канаде с Маруськой кувыркался… Были дела — баба жабу родила…
Буфетчик беззвучно захохотал. Я недоуменно рассматривала мизансцену. Голокопытенко проговорил:
— Кстати, вот и все в сборе!.. Тот, что карлик, — и есть Ваня Грозный. Он никогда не платит наличными, у него их просто нет никогда, хотя он все время рассказывает, что за границей то пять тысяч «зеленью» огребает, то семь. И самое смешное, что это правда! Видишь, как он буфетчику Романычу зубы заговаривает? Его забирать в обезьянник — дело рисковое, потому что он все время буянит, а последний раз произносил перед алкашами пламенные речи и требовал снести наш РОВД, приняв его за Бастилию. И ведь едва не снесли! И надо бы ему морду пощупать за такие дела, да нельзя. Его все у нас любят, он у директора цирка полный любимчик и три раза с нашим майором водку пил, истории о заграницах заправлял.
— А второй? Который громила?
— Второй, Женя, и есть уборщик Чернов, у которого тигра сперли. Видишь, какой здоровый. Он мне говорил, что с тринадцати лет в цирке. Значит, почти сорок лет — сейчас ему чуть за полтинник.
— Здоровенный какой, — сказала я, разглядывая богатырскую стать Чернова. — Наверное, тигров, как котят, швыряет.
— Их пошвыряешь… — поежился Голокопытенко. — Я вот только сегодня видел, какие это туши. Они мясо рвали с вил, как сладкую вату, которую дети с палочек едят. Ума не приложу, как могло выйти, чтоб тигр из-под носа Чернова пропал. Такая туша полосатая, да еще с зубами и когтями… И кому он вообще нужен? Я, честно говоря, сразу на него, на Чернова то есть, подумал, только он… Подождите, Женя. Кажется, они нас заметили.
Голокопытенко был прав. Карлик Ваня Грозный и здоровяк Чернов, получив от буфетчика бутылку водки и блюдо блинов с мясом, наскоро подогретых в микроволновке, направились к нам. Чернов был угрюм, карлик же раскинул коротенькие ручки и воскликнул:
— Вы еще не ушли? Снова по нашу душу, гражданин начальник? Ну что? Кто Пифагора спер, не знаете пока? Эт-та плохо. Пифагор был у нас тигр ученый, хотя и слопать мог любого безо всяких катетов и гипотенузы. Гипотенуза — это такой соус в Таиланде, — пояснил неожиданно Карлик, треща с невероятной скоростью и перескакивая с темы на тему. — Помнится, Пифагор задрал Машку-акробатку, а она мне нравилась. С тех пор взял я себе за правило дружить только с крупными женщинами, которых и тигр не проймет. Взять хотя бы Маруську…
— Ваня, я наливаю, — сказал Чернов, тяжело опускаясь за наш столик. — Ты, лейтенант, что-то спросить хотел?
Меня все они, кажется, упорно не замечали.
— Я поужинать хотел, — отозвался Голокопытенко.
— Поужинать? А что ж без водки? Дама водки не пьет? — как из рога изобилия сыпал слова Ваня Грозный. — Это плохо. У меня Маруся на что дама интеллигентная, а и то на свои именины изволила выкушать литр водки. Хотя при ее весовой категории литр — совершенная ерунда, даже говорить не о чем. Ты, Чернов, — черствый и бессердечный мужлан. У тебя Пифагора украли, а тебе хоть бы хны, все водку жрешь. Да если бы у меня Марусю… Маруся — это дама моего сердца… — пояснил он специально для меня, в очередной раз ломая фразу, — так вот если бы ее украли, я б покоя не знал, и вообще… Да разве Марусю украдешь! — заключил он со вздохом, взвешивая в руке стакан, до половины наполненный водкой.
В куцых пальчиках стакан казался удивительно объемистым и увесистым. С карлика Вани Грозного можно было рисовать антиалкогольный плакат: «Не пей, Иванушка, а то станешь…»
Ваня Грозный хитро подмигнул мне, а Голокопытенко проговорил, прервав мои мысли:
— Слониха.
— Что? — не поняла я.
— Да Ваня про свою Марусю рассказывает. Маруся — это слониха.
— Ага, — всунулся Ваня, — полторы тонны элегантного дамского веса. Ей литр водки — все равно что мне каплю алоэ в нос закапать.
— Да меньше, — впервые за все время разговора подал голос Чернов. — А дирик наш сказал, что за Пифагора у меня будут вычитать из зарплаты. Так что ты, лейтенант, расстарайся. Найди хвостатого. Если что, я тебе ящик водки выкачу. Или вот Ваня Грозный… Он у нас за границей часто бывает — может тебе привезти что-нибудь этакое. В общем, отблагодарим.
— А тигр Пифагор, значит, исчез в ваше дежурство? — спросила я.
— Вы тоже, что ль, от этих? — здоровяк мотнул головой в сторону Голокопытенко, безмятежно дожевывающего последний блин, и удрученно кивнул. — В мое дежурство Пифагор пропал, в мое. Ночью. У нас вообще-то все время мое дежурство. Не иначе как гнида какая-то у нас в цирке завелась, потому что человек со стороны так ловко обтяпать такое дело не сумел бы. И явно у него есть навыки работы со зверями. Тут наших бывших надо потрошить. Вот, например, Витьку, значит, Кабаргина убили, — неожиданно произнес гигант, — а ведь он тоже из наших был. Десять лет назад еще выступал, а потом к бандюкам подался. Вот и довыступался.
Чернов перевел дыхание. Наверное, эта речь была для него необычайно продолжительной.
— Кабаргин? — переспросила я. — Тот, кого убили вместе с Трояновым?
— Кабаргин всегда был сволочью перепаханной, — снова вступил в разговор карлик, потому что Чернов явно обессилел от неслыханного для себя витийства. — Он еще когда у нас работал, всегда норовил «левачка» срубить. И с нашим бывшим, Тлисовым, какие-то дела перетирал, а потом свалил в коммерцию. А Тлисова наконец-то сняли. Тлисов нас всех оптом и в розницу продал бы, — заключил человечек с именем Ваня Грозный. — Говорят, он девок наших цирковых в элитарные конторы толкал, чтобы они перед толстыми папиками выдрючивались, номера откалывали. Да и новый-то, Лапоть, Федя наш ненаглядный Нуньес-Гарсиа… пока по воровской дорожке, как целка, ходит, но ничего — ссучится. Он уже под дрессуру Лени Павлова попал, а под Лениной дрессурой даже бегемоты дохли. Был у нас бегемот Поликарп — здоровущий, как слон хороший, — и что же? На Павлова взглянул, загрустил не по-детски да и помер. В Канаде помер, кстати. А Павлов непонятно с каких доходов купил себе «мерс». Ему, наверное, родственники Поликарпа из Африки денег на похороны прислали, — грустно пошутил Ваня. — Вот мои родственники уж точно не наскребли бы на «мерс» — то.
— Твои родственники, Ваня, из-за такой мелочи и с пальм-то слезать не стали бы, — сказал Голокопытенко. — А где сейчас Павлов? Не видели его? А то я его второй день пытаюсь разыскать, да что-то никак не удается.
— Павлов-то? — отозвался карлик. — Ну видел я его сегодня. А что ему тут делать? У него других забот полно. Говорят, у него дочка собралась поступать куда-то, так надо подмазать декана, чтобы поступила. Вот он и катается. Сейчас, наверное, дома. Точно, дома. Я слышал, как он говорил, что домой поедет.
Я взглянула на Голокопытенко. Володя дожевал блин и встал: