— А лошадку мою звали просто Зойка! — сказал Чугуев и загрустил.
На экзамене в художественное училище надо было ещё нарисовать гипсовую голову старика в локонах с натуры. С этим вторым заданием Чугуев не справился и в художественное училище не попал.
X
Машины поднимались всё выше в горы. Моторы сосредоточенно ревели на подъёмах, колёса выбрасывали в стороны щебень, оседали на ухабах.
То слева, то справа проходили ущелья, наполненные туманом.
И вдруг вырастали над головой так, что можно было тронуть рукой, скала или дерево, парящие в воздухе.
Было уже темно.
И вдруг Чугуев спросил:
— А это что такое?
По горам, через кузов машины, шагали какие-то белые фигуры, рассеиваясь в ущельях.
— Облака… — сказал Андрей Анисимович, кутаясь в шинель.
Такого я ещё никогда не видел.
Машины вошли в зону облаков. Они парили в воздухе, белые и красные огни стали мглистыми. В шлеме и шинели мне было холодно, и я не спал всю ночь.
Видел Токмак, через который мы прошли на большой скорости так, что яблоневые сады шумели, как сильный дождь.
В свете автомобильных фар мелькали дома, палисадники, колодцы с журавлями. Слышались переборы гармошки, и чей-то голос звонко пел: «Про того, которого любила…»
Был уже 1940 год, середина.
— А ты куда, парнишка, едешь? — спросил меня сверхсрочный боец Андрей Анисимович.
— В Рыбачье, — ответил я.
— Ну, это рукой подать, — сказал Чугуев. — Два шага осталось.
XI
Сколь ни труден был подъём, спуск оказался ещё труднее.
Машины шли на малой скорости, соблюдая дистанцию, балансируя над крутизной.
Часто приходилось останавливаться, чтобы остыли моторы. Вода в радиаторах кипела ключом, а вокруг были снега и льды.
Мы спрыгивали с машин и подкладывали под колёса плоские камни, чтобы облегчить тормоза.
Шалаев прошёл мимо и спросил:
— Не замёрз?
Шофёры разводили костёр на дороге.
Вскипятили чай, вскрыли консервы, нарезали хлеба.
Это называлось «ночная кухня».
И до чего же эта «кухня» была вкусна, на морозе, пахнущая дымом, в тесном кругу на последнем перевале!
Уже светало, когда мы двинулись в путь. Горы уходили от нас всё дальше, впереди теперь было Рыбачье.
И всё же я не заметил, как и когда мы подошли к большой воде.
Открылся вдруг не то провал, не то выход в долину, ещё закрытую утренним туманом.
Сразу вдруг стало тепло. Солнце чувствовалось в воздухе, хотя его ещё не было видно.
Послышались резкие голоса чаек. И потянулся откуда-то протяжный гудок парохода.
Мы выехали на улицу.
Да, это была не просто дорога, а именно улица с приземистыми каменными и деревянными домами по обеим сторонам.
Там, где угадывалась пристань, стояли магазины с высокими каменными крылечками. А чуть поодаль — базар под открытым небом.
Рыбачье!
И наша машина остановилась у здания военной комендатуры.
XII
К машине подошёл грузный человек в начищенных до блеска сапогах и в накинутой на плечи шинели.
Он окликнул меня по фамилии.
Это был военный комендант Назаров. Он обещал отправить меня в Каракол с первым же рейсовым пароходом.
Я спрыгнул на землю.
На мне тоже была шинель, накинутая на плечи и достававшая до самых пят. Шлем я держал в руках.
Назаров несколько секунд смотрел на меня в упор, потом сказал:
— Ну, шинель ты можешь сдать Шалаеву.
Чугуев и Андрей Анисимович передали мне из рук в руки рюкзак.
Пока я сдавал шинель, а на это ушло всего, наверное, две минуты, машины ушли, и я не успел проститься с Чугуевым и сверхсрочным бойцом.
Они уехали дальше, а я остался с Назаровым. И мне было грустно. Я вспоминал про то, как Чугуев рассказывал про вихрастую лошадку Зойку с метеостанции, и про то, как машины шли в облаках…
— Пойдём, — сказал Назаров.
Он привёл меня в огромный чистый зал, в котором рядами стояли деревянные раскладушки — раздвижные рамы, перехваченные парусиной.
Дежурная сестра Агнесса выдала мне бельё, казённое одеяло и подушку.
— Отдыхай до вечера, — сказал мне Назаров.
И ушёл, кивнув сестре Агнессе, как мне показалось, с укором.
Я застелил постель у окна, но спать не хотелось.
В окно был виден книжный магазин.
Я вышел на улицу, разыскал магазин, который был виден из окна, и купил там две книжки.
Одна называлась «Воздушный шар», а другая — «Гимназия».
На синей обложке «Гимназии» была наклеена картинка: инспектор и гимназисты в узком коридоре…
А в клубе шёл фильм «Красные дьяволята».
А тут между домами я увидел море и сразу забыл про книги и про кино.
XIII
На берегу моря стоял чёрный як.
Верхом на яке сидела девочка в красном венке с биноклем в руках. Ждали прибытия «Кирова».
У причала дымила новая «Киргизия» — огромный чёрно-белый гигант. Мачты её тонули в тумане, такие были высокие.
— А где же «Киров»? — спросил я у девочки на яке.
Она обернулась и посмотрела на меня с удивлением.
— Разве ты не видишь? — сказала она и указала рукой вдаль.
Это была дочка сестры Агнессы.
Она была похожа на свою мать, и звали её Жанной. Было ей лет семь, наверное…
Она протянула мне бинокль.
Но в бинокль я ничего не увидел, кроме неба, побережья, и бесконечных волн в тумане, и чего-то, похожего на парус.
В это время откуда-то издалека донёсся до нас гудок парохода.
— Дядя Кузя идёт, — сказала Жанна.
Чёрный як вытянул морду и промычал что-то по-своему.
Як был комендантский. Назаров разрешал Жанне брать его под седло. И она ездила на нём встречать дядю Кузю.
Она сказала мне, что дядя Кузя скоро сойдёт на берег и увезёт маму Агнессу и Жанну туда, где нет моря…
Потому что здесь недаром говорят: «Кто на Иссык-Куле не бывал, тот и горя не видал…»
Отец Жанны погиб во время шторма. И мама Агнесса боится прибоя.
Но комендант Назаров не хочет, чтобы Жанна и её мама уезжали из Рыбачьего.
И ещё она сказала, что у дяди Кузи есть верный пёс Фукс, которого все знают и любят на побережье за верную службу.
Пока мы так разговаривали, «Киров» вышел из тумана и заслонил собой всё побережье и полнеба в придачу.
XIV
Раньше я думал, что путешествие — это тысяча пейзажей. Как на пустынных фотографиях у Лёньки Курихина.