Зимой, в плохую видимость, одиночная лодка имела немало шансов пропустить незамеченным осторожно крадущийся вдоль берега канвой: радиолокации у нас не было. Летом, весной и осенью, когда над морем стоял день, лодка вынуждена была отходить для зарядки аккумуляторов подальше от берега, чтобы не быть обнаруженной врагом. Но и сама она в эти часы не могла обнаружить врага, а значит, была совершенно безвредной для него. К этому остается добавить, что прорыв охранения конвоя, идущего частенько в две линии, значительно осложнился. Бить по транспортам издалека — значит рисковать промахнуться. Прорывать обе линии охранения для удара наверняка — значит рисковать погибнуть еще до того, как будут выпущены торпеды.
Все эти обстоятельства наводили на мысль, что групповое применение двух лодок принесет качественно новый эффект. Им легче организовать надежный поиск, их одновременные или последовательные удары по транс-
[224]
портам и охранению конвоя сулили наибольший урон врагу.
Пригодными для совместных действий могли считаться однотипные лодки, которые были бы быстроходными и маневренными, имели бы между собой надежную связь в подводном положении, несли бы хорошую артиллерию, чтобы в случае необходимости использовать ее по тральщикам и сторожевым кораблям из состава охранения. «Малютки» и «щуки», таким образом, отпадали. «Ленинцев» и «эсок» на бригаде было мало. Поэтому выбор, естественно, пал на «катюши». Так для этой цели были выделены «К-3» и «К-22».
Лодки тщательно готовились к совместному походу. Экипажи тренировались по борьбе за живучесть. Отрабатывали свои действия радисты, сигнальщики, артиллерийские расчеты. Под руководством Виноградова прошло специальное тренировочное учение по совместным действиям в море. Комбриг оценил его на «отлично».
И вот начался этот поход, совпавший с днем моего вступления в должность.
Первое донесение, поступившее от «К-3» в ночь на 6 февраля, радовало: произошла встреча с неприятельским конвоем, потоплен один транспорт. Почин был сделан, теперь следовало ждать сообщений о более внушительных успехах. Но последующие дни заставили нас насторожиться. 7 февраля Малофеев донес, что связь с «К-22» потеряна. Не отвечала «К-22» и на наши вызовы. «К-3» ушла в другой район, чтобы действовать самостоятельно. Снова приходили от нее радиограммы, а «катюша», на борту которой находился Виктор Котельников, молчала. Это молчание — увы, уже знакомое — отдавалось болью в сердце. Но надежда на счастливый исход не покидала нас. Ведь на лодке могли всего-навсего выйти из строя средства связи — такое случалось, и не один раз.
Наступило 13 февраля — день, когда лодки должны были возвращаться в Полярное. Командующий флотом, все время интересовавшийся совместным походом, выслал к Кильдину для встречи лодок сторожевые катера. На следующий день в их сопровождении «К-3» вошла в Екатерининскую гавань. Одна. Дважды прогремело над ее палубой орудие. А у меня к глазам подступили слезы.
[225]
Да, не только в лодке под отчаянной бомбежкой командир обязан отлично владеть собой, не выдавая своих чувств. Я шел к пирсу встречать из похода боевых друзей, и встретить их надо было приветливо и радостно, как они того заслужили. А в душе я уже почти не сомневался, что ни Котельникова, ни Радуна, ни Кульбакина, ни Мацевича, ни всех тех, кто составлял замечательный экипаж гвардейской «К-22», не придется увидеть никогда…
При мне Николай Игнатьевич Виноградов докладывал командующему флотом о том, как проходила боевая проверка нового метода действий.
Задача, поставленная перед лодками, предусматривала совместный круглосуточный поиск и уничтожение кораблей противника. Переход на позицию прошел без помех со стороны врага, лодки держали между собой надежную связь. В заданном районе они плавали около двух суток, то в подводном, то в надводном положении.
В 22 часа 40 минут 5 февраля вахтенный командир «К-3» капитан-лейтенант Соболевский и сигнальщик Звягин обнаружили конвой противника. Десять минут потребовалось лодке, чтобы выйти в атаку. Видимо, «К-22» тоже легла на боевой курс — контакт с ней во время маневрирования был потерян.