В глубине дремучих лесов
Инок Игнатий достал маленький сухарик из мешочка на поясе и, вместе с крохотной чарочкой разбавленного вина, больше похожей на напёрсток, протянул худощавой измождённой женщине.
— Прими же Тело и Кровь Господни, раба божья Агафья.
Женщина проглотила сухарик, осушила чарочку, перекрестилась и с благодарностью посмотрела на монаха. Тот, осенив ее крестом, поцеловал в бледный лоб и произнес:
— Ну, ступайте с миром, дети мои, и можете не волноваться об опасностях разных, кои на пути могут вам повстречаться, ибо Божья благодать теперь на вас лежит!
Агафья прижала к груди маленький свёрток с розовым личиком и низко поклонилась.
— Благодарим тебя, батюшка, что нашёл время на нас нерадивых, отпустил грехи.
— Господа, не меня благодарите! А что до нерадивых, то все мы его дети, что князья, что простой люд!
Лохматый, бородатый мужик обернулся с повозки, сделав удивленную гримасу. Грязной рукой он сдвинул шапку набок и озадаченно почесал затылок.
— Как же нас, холопов, с князьями-то ровнять можно? Вона на них какое бремя возлежит, народом управствовать — не корову пасти, а княжество, поди, и не хлев?!
Отец Игнатий завязал мешок и закинул его на плечо.
— Ну, не всяк князь светел, иные и точно в хлеву управствуют, а что до бремени, так и у вас оно немалое, вона пузыри пускает, — привычным движением он огладил бороду, — его и воспитать по уму надобно, и вырастить, чтобы человеком стал.
Агафья, переглянувшись с мужем, слегка улыбнулась, отчего исхудалое, уставшее лицо тут же преобразилось, наполнившись материнской теплотой и заботой. Покрепче прижав ребенка, женщина стала легонько его качать.
Мужик, достав тощий кошель, подошел к монаху.
— Ты батюшка, на нас не обессудь, серебром-златом не шибко-то богаты, но, чего есть, прими.
— Не надо ни злата, ни серебра, — Игнатий нахмурился, — вам оно нужней будет, а у меня пока всего хватает, да и надобно чего будет, так Бог меня не оставит.
Мужик снова растерялся:
— Ну как же, причастие святое, да просто так?!
— Просящему подайте, вот и вся плата.
— Нет, батюшка, постой, — мужик воротился к повозке и, покопавшись в тюках, вытащил маленький промасленный сверток.
— Я кузнец, вот, даст Бог, на новом месте дело наладится, а энта вещица мне вроде и не к чему, вот от всего сердца хочу тебя отблагодарить, батюшка, прими сей дар, не обидь.
Игнатий насупил густые брови, взял свёрток в руки и осторожно развернул. Внутри оказался тоненький кинжал с красивой резной рукоятью в виде волчьей головы.
— Ни к чему мне подобные подарки, эта вещица охотнику какому больше пристала или воину, — он тяжело вздохнул и завернул сверток, — но, раз от всего сердца, приму.
Глава семейства просиял от радости, заулыбавшись беззубым ртом.
— А рукоять-то мой старшенький делал, Алёшка, ну вы ж знаете, причащали, — он горделиво указал на парня лет пятнадцати. От такого внимания Алёшка покраснел как рак.
— Толковая у тебя смена, молодец! – сузив зелёные глаза, Игнатий чуть заметно кивнул и, оправив рясу, забрал посох, покоящийся на повозке.
— Ну, ступайте с миром, Господь вам в путь! – перекрестив семейство, монах побрёл дальше, а путники еще долго стояли, провожая взглядом его массивную фигуру.
По небу, толкаясь серыми боками, медленно плыли облака, готовясь разлиться очередным теплым, летним дождем. Округа была наполнена стрекотом и жужжанием букашек, звонким перекрикиванием птиц и спокойным размеренным шелестом деревьев.
Раскинув ветви, зелёные великаны свысока наблюдали за вознёй на земле, лишь изредка наклоняясь друг к другу, и перешептываясь, словно заговорщики.
Несмотря на чуть прохладный ветерок и тучи, погода все же стояла знойная.
Углядев котлован, Игнатий, не раздумывая, свернул в сторону него. Чистота духа не может быть без чистоты телесной, а чего греха таить, запашок от него уже шёл изрядный.
Не всегда в дороге удавалось привести себя в порядок, а когда выдавалась такая возможность, монах старался ей не пренебрегать.
Вода приятно охладила изнывающее от жары тело, вымывая дорожную пыль, пот и грязь. Вдоволь поплавав, с некоторым сожалением выбрался на берег, фыркая и оправляя волосы с бородой. Взвалив на себя нехитрые пожитки, он отправился в путь, с удовлетворением отметив, что запах исчез.
Волхв Ярисвет неторопливо и мягко втирал дурнопахнущую мазь в иссохшую руку чумазой девчушки. Переслава, так величали маленькую непоседу, постоянно оглядывалась через плечо на расположившуюся неподалеку мать и корчила «страшные» рожицы, всем видом пытаясь показать кормилице, как ей приходится тяжело.