Очередной сук, на который он наступил, внезапно с громким треском обломился, и Стас повис на ветке, за которую в тот момент держался, но провисел всего пару секунд, после чего его руки соскользнули с шелушащейся сосновой коры, и он полетел вниз, натыкаясь на другие ветки и сучья и тщетно пытаясь ухватиться за что-нибудь или хотя бы замедлить падение…
Удар о землю немного смягчил росший под сосной пышный куст – но уже приземлившись в него, Станислав вдруг почувствовал, что в него вонзились несколько острых тонких сучков, и завопил от боли. В полном ужасе он попытался скатиться с примятого куста, убраться от него подальше, чтобы к уже вонзившимся в него «иглам» не добавились новые, но ему не удалось сдвинуться с места ни на миллиметр – только боль стала совсем нетерпимой, и в глазах начало темнеть, а очертания деревьев вокруг стали расплываться. Уже теряя сознание, молодой человек все-таки дернулся еще раз и каким-то чудом сумел вырваться из обхвативших его цепких веток и оказался рядом с кустом на мягкой земле.
Новая вспышка боли была так сильна, что на некоторое время окружающий мир перестал существовать для потерявшегося в лесу человека. Он уткнулся лицом в мох, уже не крича, а только тихо хрипя от боли, ничего не видя и не слыша и вообще плохо понимая, что происходит. Все его силы, которых и так осталось немного, были теперь направлены на то, чтобы просто дышать.
Сколько времени он так пролежал, Стас не знал, но когда он почувствовал, что боль немного отступила, и приоткрыл глаза, вокруг стояла полная темнота. Он попробовал пошевелиться и снова застонал от боли – к счастью, теперь уже более терпимой. Болело все – грудь при каждом вздохе, руки, при попытке опереться на них, правая щиколотка при попытке встать… Охая и ругаясь, Камский кое-как подполз к сосне, с которой упал, сел, привалившись боком к ее стволу, и попытался понять, насколько сильно пострадал при падении. Спина горела, словно от ожога, и была липкой от крови, из левой руки, чуть выше запястья, торчала глубоко вонзившаяся в нее острая веточка, правая нога была то ли вывихнута, то ли просто сильно ушиблена, и ступить на нее Камский, как ни старался, не мог.
С трудом выдернув из руки почти насквозь проткнувший ее сучок и зажав оставленную им кровоточащую ранку, молодой человек завалился на бок возле дерева, чуть не плача от боли и досады. В голове промелькнула мысль о том, чтобы еще раз позвать теперь уже бывшую подругу и все-таки вымолить у нее прощение, но Стас отогнал ее – было ясно, что зеленоглазая красавица не придет и что она собирается мстить ему до конца.
Еще некоторое время – может, несколько минут, может, час – Станислав лежал под деревом, мелко дрожа и уговаривая себя встать. Он не знал, куда идти, не верил, что сможет найти дорогу, но что-то в глубине его души – возможно, тот же внутренний голос, который слишком поздно предостерег его во время разговора с подругой – убеждало его, что оставаться на месте нельзя. Надо было попробовать идти хоть куда-нибудь – но не сдаваться, не отказываться от борьбы.
Издав еще один стон, совсем слабый и жалкий, молодой человек снова приподнялся, сел, опираясь плечом о сосновый ствол, и стал шарить руками по земле в поисках какой-нибудь обломанной ветки, которую он смог бы использовать в качестве клюки. Но вокруг была только земля и выпирающие из нее корни, кое-где покрытые мхом, и тогда Станислав попробовал отползти от дерева на четвереньках, надеясь, что рано или поздно ему под руку попадется какая-нибудь палка, на которую он сможет опереться.
Оказалось, что ползти таким образом куда легче, чем идти с поврежденной ногой: наступать на левую руку тоже было больно, но она все-таки слушалась, и вскоре молодой человек наловчился двигаться довольно быстро. Левый рукав промок от крови и прилип к коже, и это тоже вселяло в заблудившегося молодого человека оптимизм – получилось что-то вроде повязки, остановившей кровь.
Сколько он так полз в полной темноте, Стас тоже не знал. Время от времени он натыкался на деревья, кусты или пни, сворачивал в сторону и, обогнув препятствие, двигался дальше. Потом, наконец, ему под руку подвернулась толстая изогнутая палка, и когда он попробовал встать, опираясь на нее, она выдержала его вес и не сломалась. Это было очень вовремя – ладони и колени у Камского к тому времени превратились в четыре кровоточащие ссадины. Правда, идти, даже с палкой, он мог гораздо медленнее: каждый шаг приносил ему новую боль, а с ней – еще и мысли о том, чтобы бросить все, улечься под каким-нибудь деревом и больше не подниматься.