Корнеевич взял кривую пику из рук у мальчика Мохова, торчавшего перед нами вместе с группой любопытствующих своих сотоварищей. Вахмистр пренебрежительно потрогал широкий ремень, болтавшийся на пике. Мохов, погромыхивая носом, сказал с гордостью:
— Это служивский ремень, г. вахмистр, папанька его со службы принес. А вот ножны у меня плохие… Папанька от старых саней отодрал железо, обил, а она не держится… разорилась…
— Нос-то высморкай! — сурово сказал Корнеевич, возвращая пику своему левофланговому.
— Диковинное дело, что это такое! — продолжал он, обращаясь к нам: — больших, действительно, перестали учить, а маленьких вот… Говорят, Государь Император даже смотрел?
— Смотрел.
— Диковинное дело!.. А больших вот в лагерь теперь соберут, — они никак ничего… Слоняются, как неприкаянные…
В казачьих войсках существовал так называемый приготовительный разряд: казаки-малолетки, т. е. достигшие 20-летнего возраста, проходили краткий курс строевого ученья в станицах, а затем в майском лагерном сборе, одновременно с казаками второй и третьей очереди. В годы общественного движения, когда и казаки, призванные к усмирению, стали волноваться и роптать на тягость службы, власти пришлось сделать уступки: приготовительный разряд упразднили, в видах облегчения экономической тяготы, лежавшей на казаках в связи с «образом их служения», осенние и зимние учебные сборы в станицах отменили. Но эти шесть недель — в общей сложности — ничуть не облегчили казака: центр тяготы как был, так и остался в огромных расходах на снаряжение в первоочередные полки, а расходы казака на этот предмет не только не уменьшились, но заметно возросли — цены на строевых лошадей за последнее десятилетие, например, поднялись вдвое… Отмена же приготовительных учений отразилась заметнее всего лишь в том, что молодые казаки сменных команд, за отсутствием предварительной военной шлифовки, стали походить на мужиков — обстоятельство, огорчавшее не одного службиста Корнеевича…
— Да, вот на этих сопляков теперь больше уповают, — с осторожной усмешкой говорит он, пренебрежительно кивая на свою команду: — войсковой наказный атаман приказ по войску отдал… Так как войско наше всегда на первом самом плане состояло по службе и по дисциплине, а сейчас военный дух потеряли; в других местах детей уже на высочайший смотр представляют, а мы к этому без внимания и без забот, хотя и давно обучаем… Надо, чтобы и у нас было не хуже других: военный дух не терять! и первым долгом внушать подчинение и дисциплину!
Корнеевич строго поднял палец и посмотрел на нас внушительным взглядом.
— Что же, успех-то есть?
Корнеевич не сразу ответил.
— Внушать-то внушать, — сказал он в невеселом раздумьи — все это очень прекрасно! А как им внушишь — вот это вопрос!.. Вот сейчас оружие это у них — и уж ни одной собаки они не пропустят, чтобы не подразнить! Уж они ее доймут да доймут… А то в глаза ширять один другому зачнут — того и гляди, искалечат кого-нибудь… А девчонка ежели попадется из церковной школы, — давай за ней, с пиками… И ведь какие арнауты, с-ны дети: от земли не видать, а уж норовит под подол… Кавалерия, — словом сказать!..
— Ну, вы вот что, Елисей Корнеевич — мягко перебил его учитель: — займитесь-ка с ними еще минут двадцать тем… как это?.. взводным ученьем… А тогда уж в класс…
— Слушаю.
Вахмистр приложил руку к козырьку и тотчас же крикнул своим разливистым голосом:
— Нну, смирно-о!.. стройсь…
Пестрая команда не сразу успокоилась и выровнялась. Человек двух пришлось вахмистру выхватить из фронта и поставить на колени у забора — там земля была чуть-чуть посуше, чем среди двора. Минут через пять снова перекатывалась зычная команда и звонким стеклом откликались дружные детские голосишки.
— Шаг на месте!
— Р-раз — два!.. Р-раз — два!..
Мы смотрели, как две сотни детских ног — в чириках, в худых, заплатанных, покоробленных сапожонках — топтались на одном месте, стараясь попасть в такт. Укреплялось ли этим в детских головенках уважение к порядку и власти, внедрялись ли воинственные навыки — Бог ведает. Но точно, подчиняясь налаженному, завораживающему ритму, смирная жизнь нашего уголка с ее обыденным трудом, заботами и терпением, с ее короткими радостями и долгими, прочными скорбями, топталась на месте в покорном и безбрежном молчании под какую-то далекую, неведомую, но властную команду…