— Каждый мой шаг неверен. — Он заговорил вновь. — Я делал то, что считал нужным. Но я никогда не знал, где лежит та черта, которую уже нельзя переступать.
Он замолчал. По радио передавали сонату Моцарта, и она как-то смягчала тягостное, неловкое молчание.
— И так всю жизнь. Да, у меня были свои причины. Но могут ли они меня оправдать? Иногда я думаю, неужели я был таким сумасшедшим, что начал это, и неужели я такой сумасшедший сейчас, что продолжаю начатое?
Кэрол, не моргая, смотрела на него, но ничего не говорила. Она понимала, что ему нужно выговориться, понимала, что он просто думал вслух.
Они выехали на четвертую линию. Шесть улиц, врезаясь в нагромождения магазинов с кричащими вывесками, круглосуточных кафе с яркими витринами, мрачноватых бензозаправочных станций, разделяли район, как огромный торт, на маленькие освещенные островки жизни. Иногда луч света выхватывал из темноты силуэт неторопливо вышагивающей кошки, и тогда Миллер еще пристальнее всматривался в освещенное пространство впереди, пока они не проезжали мимо. Наблюдая за ним, Кэрол подумала, что в чертах его лица больше грусти, чем мстительности.
— Иногда, — его голос звучал, мягко сплетаясь с шумом мотора, — проходит много времени без всяких событий, и я спрашиваю себя, не пора ли поставить точку. Я один раз попробовал: снова занялся своим делом. Но это продолжалось недолго — до тех пор, пока я не понял, что пути назад уже нет. Меня даже не волнует, что в какой-то банк забрались грабители, все заглушается одной мыслью: ничего не изменилось — очередной псих продолжает отнимать жизнь за жизнью методично, как по расписанию, месяц за месяцем.
— Это действительно так происходит? — спросила Кэрол. — Тут есть своя система?
— Почти все убийцы такого рода поступают одинаково, поэтому мы можем говорить о некоем стереотипе поведения. Как и почему они начинают? Что побуждает их? Никто не знает! Но потом эта животная страсть требует удовлетворения снова и снова. Сначала этот позыв возникает спонтанно время от времени. Например, пять лет назад, когда только появился «лесной хищник», одной жертвы ему хватало на три-четыре месяца. Но пагубная страсть не давала покоя, требуя: еще… еще… еще! И вот уже шесть в год! Потом в два раза больше, конца не видно! Такова общая схема! Теперь ему нужно убивать для того, чтобы нормально себя чувствовать, — это почти как наркотик. Убийца знает, что ему нужно, но каждый раз, чтобы достичь высшего блаженства, ему требуется все больше и больше крови.
После этих слов наступила тишина. Нежные звуки моцартовской симфонии мягкими потоками хлынули в душу. Кэрол только сейчас поняла, что не замечала ее, когда говорил Миллер. Ей вдруг стало страшно, что его слова могли осквернить то высокое и светлое, что было в этой музыке. Кэрол протянула руку и выключила приемник.
Миллер, будто не замечая ее состояния, заговорил опять:
— Конечно, ему становится все труднее и труднее оставаться в тени. Да и на самом деле это невозможно. Такая жизнь будет невыносима для него. С «лесным зверем» этого еще не случилось, но, если в ближайшее время его не удастся остановить, то жажда крови полностью подчинит себе его разум; у него исчезнет чувство страха перед опасностью; он начнет убивать не задумываясь, и тогда улик будет сколько угодно.
«Не задумываясь… — мелькнуло у нее в голове. — Это уже случилось с Марго».
— На этот раз мы получили шанс найти вещественные доказательства. По неосторожности он оставил вам улику, которая будет для него роковой.
— Да, такой возможности, как эта, у нас еще никогда не было. Но время, о котором я говорю, наступит только тогда, когда убийца почувствует, что он в ловушке. Произойдет эмоциональный… взрыв, и он потеряет над собой контроль.
— Что же дальше? — зябко поежившись, спросила Кэрол.
— Он, вероятно, придет в ярость и убьет сразу двух или трех женщин подряд.
Двухэтажное здание, в котором располагались «медитроновские» конторы, подслеповато щурилось темными провалами окон.
Пока Миллер с профессиональной сноровкой открывал форточку на первом этаже с тыльной стороны дома, Кэрол по его просьбе поглядывала по сторонам. Он работал спокойно, не боясь, что их могут увидеть. Это было окно одного из подсобных помещений здания: внутри стояла раковина и несколько щеток вдоль стены. Наконец форточка поддалась, он просунул руку и открыл окно. Они шли по темному длинному коридору в самый конец к широкой двухстворчатой двери, на которой висела табличка «Медитрон». Уже у самых дверей она вдруг осознала, что происходит. Как это нелепо и дико, будто ты влез в чужую квартиру. «Квартиру?»