— Что боится твоя глупая шапка?! — повторил он, жарко дыша ему в лицо. — Страх съел твою голову! — Гасан обрел былую уверенность. Голос его звучал громко и насмешливо. Он стоял расставив ноги. — Огонь однажды уже проглотил юрту и жену Аюра. И теперь с его юртой может произойти то же самое: она ведь из кожи белостволой, а береста горит лучше, чем оленьи шкуры. Разве Куркакан забыл, что в сердце этого длинноухого живет любовь не к духам, а к русскому Миколке: таким он вернулся от русских, с которыми прожил пять лет!
— Послушные Куркакану могут обидеться на него. И очаг он зажег на месте старой юрты. Это плохой признак. Там ведь поселились злые духи. Хе-хе-хе! — подхватил Куркакан.
— Твоей шапке снова есть на чем сидеть! — Гасан сделал широкий жест рукой, точно обнимая ночную тайгу, гордо заключил: — Кто здесь хозяин? Гантимур?! Ха! Гасан! Он скоро сам будет князем! Ты забыл, зачем я здесь?
— Нет, — Куркакан встрепенулся. — Охота была хорошей. Много шкурок принесут люди в твою лавку...
— Ты пятый, кто сказал такие же слова, — оборвал старшина. — Во всех стойбищах Гасана хорошая охота. Сейчас я ухожу в Острог. Меня ждет князь Гантимур, чтобы подписать с русскими бумаги на большой торг землей, речками и озерами.
— Без большой печати хозяина-Гасана все бумаги Гантимура равны кисету, в котором нет желтых крупиц, — заметил Куркакан.
— Ха! Это так. Без меня тунгусское общество, как называет царь все стадо длинноухих, как сопки без солнца!..
5
Урен остановилась в десяти шагах от юрты, поправила вылезшие из-под беличьей шапки волосы, устало прислонилась к шершавому стволу лиственницы. Хотя она все еще не могла отдышаться и лицо ее пылало румянцем, возбуждение понемногу проходило. Горячей щекой она чувствовала, как застывшая и иссеченная снегом кора отбирает жар, успокоительный холодок растекается по телу, проникает к сердцу...
— Амукэль! — донесся до нее сердитый окрик, приказывающий идти.
Урен вскинула пушистые ресницы и улыбнулась. Из-за полога показался ее восьмилетний братишка Петька. Ухватив за уши Вычелана — огромную желтую лайку, — он пятился задом и внушительными окриками приглашал следовать за собой. Мальчуган прилагал все свои силенки, однако дело не ладилось. То ли Вычелану не хотелось просто так, за здорово живешь, покидать теплую юрту, то ли не нравилось само обращение, — он упорствовал. Но и Петька был не менее упорен, и наконец ему удалось оттащить упрямца на два-три шага от полога. Не выпуская уха Вычелана, он утер вспотевшее лицо, поправил свой маленький лук, что висел за плечом, и с озабоченным видом перекинул ногу через спину пленника. Но не тут-то было! Вычелан, разгадав нехитрый замысел хозяина, уселся, и Петька, съехав по его широкой спине, очутился на снегу. Пока незадачливый ездок успел осознать всю бедственность положения, Вычелан уже сидел в сторонке и с лукавым упреком посматривал на хозяина.
Завидев Урен, он со всех ног бросился к ней. Петька же, наоборот, без особого энтузиазма встретил сестру. Он поднялся на ноги, стряхнул снег и, насупясь, следил за четвероногим хитрецом.
— Сын Тэндэ собрался на охоту? — с самым невинным видом спросила Урен.
Петька метнул на нее сердитый взгляд и еще больше насупился.
— У кого за спиной лук, тот идет не в гости. Или дочь Тэндэ видит вместо лука еще одну косу?
Урен рассмеялась.
— Не сердись. Когда в сопки снова придут дни снега, ты будешь ходить на охоту со мной.
Петька, похоже, обрадовался, однако промолчал. Урен скрылась за пологом. Вслед за ней навострился было и Вычелан, но тут Петька, изловчившись, ухватил его за хвост...
В юрте было тихо. Старая Сулэ — мать Урен — дремала на шкурах. Сестра сидела у костра и терпеливо сшивала кусочки разноцветного шелка. Урен склонилась к ее уху, что-то шепнула. Та, быстренько отложив работу, встала.
Захватив длинные ремни, они обе выскользнули из юрты.
Сестры неторопливо бродили среди нарядных, словно одетых в лебяжий пух, деревьев, собирали сучья для очага. Они были удивительно похожи друг на друга: черные тяжелые косы ниже пояса, открытые живые глаза, по-детски припухлые губы, небольшие, чуточку широкие носы. Но Урен — тонкая, гибкая, движения ее стремительны; Адальга же, полная, медлительная, сейчас выглядела вовсе неуклюжей... Где же ей угнаться за своей легкой, как коза, сестренкой! Раньше было трудно, а теперь и подавно.