Куркакан, прекрасно угадывая настроение молодого охотника, готовился к большой «беседе» с духами. Некоторое время он сидел с закрытыми глазами, обратив лицо к деревянным человечкам и воздев руки к небу. Лишь судорожно вздрагивали сморщенные веки, прикрытые засаленными кистями, и быстро-быстро шевелились тонкие губы.
Казалось, этому бормотанью не будет конца, как стону болотной выпи. И тем более неожиданным было дальнейшее. Куркакан взмахнул руками — юрта потонула во мраке. Дуванча вздрогнул, оглянулся вокруг: беззвучная ночь. Он лишь успел услышать, как что-то плюхнулось в очаг и поглотило его. Солнечный луч так же бесследно исчез.
Слышно, как бьется собственное сердце. Ночь без звука и дыхания. Так продолжалось долго. Потом вдруг в углу ухнул филин, крикнула сова. И снова — гробовая тишина.
Дуванча хорошо знал, что в стойбище найдется не один человек, который с большим мастерством передает голоса тайги. Но в этой юрте они действовали жутко. Он весь напрягся, стараясь увидеть Куркакана, однако тщетно: тот растворился.
Снова те же жуткие звуки:
— Ууу-ххх!
— Фубу.
Откуда-то подал свой голос ястреб, прострекотал полусонный бекас, простонала выпь, снова пугающее уханье — и тишина. Мурашки снуют по спине, голове, рукам. Ночь продолжалась. Послышалось тоненькое пение комара и замерло. Потом комар запел снова, на этот раз громче, настойчивее. К нему присоединился второй, третий. И вскоре сплошная комариная песнь завладела миром. Достигнув самого высокого накала, она неожиданно оборвалась уханьем филина. Ему тотчас откликнулась сова. Выпь перекликнулась с бекасом и ястребом... Голоса ночи переплетались, крепли — и вот уже единой песней звенит ночная тайга. Она завладевает душой и телом. Уже нет сил уйти от нее. Кажется, птицы порхают, проносятся где-то вверху, над головой шумят и свистят их крылья...
И вдруг в этой кромешной тьме проглянул огонек. Дуванча протер глаза, перевел дух. Тишина, запах спирта. Робкий огонек очага. Куркакан? Где он? И Куркакан предстал перед ним. Нет, это был даже не Куркакан, а голубая и прозрачная, как волны Гуликана, его тень. Очаг внезапно полыхнул синеватым пламенем, и сияние неба, льда и воды охватило юрту! Куркакан стоял как изваяние. Удар бубна — и он сорвался с места. Завертелся, заметался возле очага. Пел, плакал и грохотал бубен, метался Куркакан, то голубым, то кроваво-красным светом вспыхивал очаг. Музыка и пляска все нарастали. Дуванче казалось, что он бежит вперед. Бежит все быстрее и быстрее. У него перехватывает дыхание, сердце уже не стучит, а трепещет, но он не может остановиться. Он несется все с большой скоростью. Несется так, что слова Куркакана едва успевают за ним.
— Русские... сын Луксана... дочь Тэндэ... Горе. Горе. Голод! Голод. Пусть уйдет. Уйдет. Куркакан слышит ваш голос. Слышит...
Трижды прозвучала звонкая трель жаворонка, Дуванча пришел в себя.
Утро. В дымоход, где мирно покачивается пучок ветоши, заглядывал солнечный луч, рассыпая ласковый свет. Чуть тлел очаг, пахло спиртом и керосином. Куркакан, уронив голову на грудь, сидел на белоснежной шкуре. Вид у него был, как после большой гонки. Дуванча с невольным благоговением всматривался в его лицо.
Куркакан заговорил тихо, по-прежнему не поднимая глаз:
— Когда из сопок уходит солнце — в них приходит ночь, когда из сердца уходит уважение к духам — оно становится куском обгорелого дерева. Зачем здесь человек с черным сердцем?
Дуванча ничего не ответил. После того, что он пережил, он уже был во власти силы, которая не подчинялась ему. Слова Куркакана он принимал как должное: духи узнали, что и должны были узнать.
А Куркакан тихим голосом продолжал:
— Духи говорят, что они послали стрелу в дочь Тэндэ и она должна была умереть потому, что сын Луксана показал тропу русским в Анугли. Да, дочь Тэндэ могла умереть. Как умер за свою дочь Гасан. Хозяин-Гасан перестал уважать духов — они отняли у него жизнь. Да, они хотели послать смерть и дочери Тэндэ, но они услышали голос сына Луксана, когда он сказал, что сделает, как велят духи. Поэтому они не захотели отнять у него дочь Тэндэ. Она может жить, если сын Луксана сделает, как обещал послушным Куркакана. Настал день — русские идут в Анугли. Они несут горе. Они стирают с земли следы отцов, матерей... И тот, кто подарил им приносящего счастье...
Дальше Дуванча плохо слышал Куркакана. Мысли неслись, путались. Куркакан знает все. Да, обо всем ему сказали духи. Даже о том, что жива Урен, — ведь об этом не знал никто в междуречье, кроме Тэндэ и Аюра! Знает, что он оставил своего приносящего счастье...