Андрей усмехнулся.
— Бабка твоя еще жива была, выходит она как-то и говорит: «Да што же ты, сынок Петруша, маешь себя зазря? Ступай да посватай. Девица скромная, работящая — в большой семье росла». Откуда только она про мои страдания узнала? Ну, я в бутылку не полез, прямо и говорю: сосватаю тебе молодую сноху, а куда ее вести — в голые стены? Да и на мне самом-то — в чем из армии пришел. Что нажили до войны — прожить успели. Дед твой, сам знаешь, еще в сорок первом голову сложил, старший брат мой — в сорок третьем. Я лишь работать начал, и сестра уж заневестилась. Известно, девка не парень, ей и приодеться надо. Сколько с матерью зарабатывали — на нее шло...
Отец чиркнул спичкой, посмотрел на огонек, но не прикурил.
— Так што, говорю, не время мне женихаться, мамаша. Вот оперимся — тогда. В кино-то неудобно ходить было — все в шинельке да в шинельке, какие тут ухаживания? А она, бабка твоя, потрепала меня за волосы: «Дурачок ты, Петруша, хотя и в армии отслужил. Разве мы какую богачку сватаем? И много ли ты разнаряженных видал в деревне? И в шинели да в гимнастерке ты у меня вон какой ладный! Время тяжелое, да не навек оно — перед войной-то вон как было зажили! И што же вам, молодым, и не жениться до лучших времен, детей не родить? Упустишь свою ненаглядную — век локти кусать будешь. Любовь, она, может, один раз приходит. И свадьбу не хуже других справим — не в тайге среди медведей живем...» Строга была твоя бабка, а душевная. Старые доярки все душевные бабы. Злая стерва, та вовек с коровами не поладит, станет молока каждодневно недобирать — сама уйдет с фермы... Да... После того я малость осмелел. Сладилось дело у нас с учетчицей — матерью твоей будущей, а осенью, как отпахались, колхозом и справили свадьбу. На премию мне костюм дали к свадьбе да невесте — ситцу и еще кой-чего... Бедно жили, дружно... И не хуже других мы с матерью провековали, да кабы вот одного хотя из вас троих удержали при себе — лучше бы и не надо.
— У Натальи вроде жених имеется здешний? — осторожно спросил Андрей.
— Венька, што ль? Ха, здешний! Пока институт кончает. Его в большой совхоз целинный, почитай, уж сманили. Там целый городок вырос, не то што наша деревня. Так что скоро совсем одни останемся.
— Тут, батя, не ваша с матерью вина — жизнь распоряжается.
— Жизнь — да, штука сурьезная. Только свою жизнь человек сам планует и детей сам учит уму-разуму. Недавно в телевизоре ученый один говорил, как семья человека делает, а я и без телевизора знаю. Дед твой, бывало, говаривал: сына заране видать по отцу, а дочь — по матери. Я тебе сколь хошь назову примеров. Вон Васька Безруков всю жизнь приворовывал да пропивал, и сынок туда же.
— Сын его — хороший парень, мы знакомы.
— Хороший, да год схлопотал условно. Отец-то помалу таскал, што под руку попадет, а этот, по нонешним растущим потребностям, хапнул полмашины зерна да повез в дальнее село к родственникам — продавать. Засыпался бы он тем зерном по макушку, да дядька его, добрая душа, заставил обратно отвезти на ток. И чего дураку не хватает? Зарабатывает хорошо, одет, обут, полон двор скотины, на «Жигули» записался, да и колхозная машина под рукой. И не сказать, штобы жадный парень, как иные некоторые. А подвернулся случай — и вильнул по отцовской дорожке. Судили его, да народ у нас, знаешь, какой! Лишь бы малая зацепка нашлась — тут же вытащат. Поверили, будто сам он, одумавшись, вернул зерно. Годом условно отделался. Как будто держится пока, на машину его опять посадили, вино бросил нить. Дай бог, штоб подольше помнил красный свет, какой ему на первой кривой дорожке зажгли. Я Ваське Безрукову прямо сказал в глаза: ты, мол, сына сбил с пути примером нечистым. Он попер на меня козлом, а я ему — пример Огородникова...
— Это какой Огородников? Зоотехник?
— Я про старшего Огородникова, зоотехник — сын его. Помнишь кладовщика безногого? Он! Вот человек был! Войну, почитай, прошел без царапины и в самый день победы в Берлине попал на мину — обе ноги долой... Воротился уж в сорок шестом, дома — жена и четверо мал мала меньше. Председатель его и определил кладовщиком. Все мы люди-человеки, а безногий больше других заслужил сытое место. Да прогадал председатель. Кто на полевых работах или на ферме, тех колхоз подкармливал. Кладовщик — иное дело, ему в день трудодень голый пишут, когда еще он его отоварит? У Огородникова скоро враги завелись, бригадир — первый. Он себя прежде хозяином вел, а тут — полный ему поворот от склада. Стал он следить за кладовщиком и выследил. Примчался в сельсовет, зовет милиционера и председателя: пошли, мол, тряхнем кладовщика, совсем заворовался — опять мешок потащил домой, завтра жена все распродаст. Милиционер было засомневался: надо ли фронтовика-инвалида позорить? Я, мол, сам потолкую с ним, а со склада вы его турните, пусть сапоги да хомуты чинит. Председатель сельсовета Семен Кошелев был тоже инвалид, но здоровенный мужчина: одной рукой и с пером, и с топором, и с литовкой, и с винтовкой. Тот говорит: ежели он правда нас, фронтовиков, позорит, пусть хоть три раза инвалид — спросим. Да, приехали, заходят в избу. «Здрасте». — «Здрасте». Огородников сразу сообразил, с чем гости, фитиль в лампе — на полный огонь, дверь в кладовку — настежь, подпол открыл — начинайте! Те сидят, смотрят, как он в избе-то на своей тележке мечется, на жену, на ребятишек испуганных. Милиционер встал, прощаться начал, а Кошелев не такой был человек, он прямо рубит: «Где у тебя, Петро, мешок, што со склада принес?» А вот, мол, под лавкой, на которой сидишь. Правда, есть мешок, да увесистый. Что, мол, там? Отвечает: пять кило пшена, пять — муки, три кило сала, да вон в сенях на окошке бутыль масла. Для кого? Огородников — на бригадира: он, мол, знать бы должен. «Завтра мужики на стан едут, сено метать, и председатель записку мне прислал: выдать на усиление питания. Поварихин муж утром заедет, ему под расписку и передам». Принесли безмен, свешали — грамм в грамм. Тогда Кошелев — к хозяйке: хлеб в доме есть? Она буханку подает черную, он отломил, пожевал — не идут в горло отруби пополам с картошкой. Спрашивает: «Ужинали?» — «Собираемся, хлебово на шестке, садитесь с нами». Открыл он чугунок — несколько картох да травка пареная в кипятке. «Корова доится?» — «Нет коровы, денег собрали на телку, скоро купим». Посмотрел председатель на ребятишек, грохнул по столу кулачищем и — на хозяина: «Што же ты, растак-твою-распротак, детей травой моришь?! Слыхал я, а не верил. Всем трудно, да не траву же одну едим нынче! Сам — шут с тобой, но детишек морить не смей, и мы за них отвечаем. Тебе же пенсию по инвалидности платят, в колхозе работаешь!» Огородников мямлить начал: «Пенсия велика ли? На телку ее откладывали, одевать-обувать опять же всех надо. Теперь скоро на трудодни получим, как-нибудь проживем». Жена — в слезы: у соседей молока в долг просить стыдно — смеются: «Муж — кладовщик, а вы побираетесь!» Бросил бы этот склад, сапоги бы тачал аль плотничал — сразу в дом пришел бы достаток.