— Раненым надо оказать помощь, хотя бы перевязать.
— И потерять весь отряд?! — бешено спросил Кара-хан. — Мы должны немедленно уйти и скрыться в глуши гор. Но ни один раненый не должен попасть в руки врагов ислама. Пусть же их добьют те собаки, что самовольно открыли стрельбу, — это будет им наказание. А пролившие кровь за веру уже заслужили рай.
— Болван! — неожиданно заорал помощник. — Думаешь, я, солдат, жалею кого-нибудь в этом сброде, даже тебя? Если мы начнем стрелять раненых в первом же бою, наше войско разбежится в одну ночь. Всех, кто еще дышит, надо взять с собой — пусть воины видят, что мы не бросаем их, как падаль, на съедение шакалам и стервятникам. По пути будут глухие аулы, там мы от них освободимся.
Первым желанием Кара-хана было вырвать «магнум» из-за пояса. Однако в банде верных людей было немного, ее костяк формировал этот «перс», и он, конечно, не случайно позволил себе наглую выходку в отношении главаря. И ситуация такая, что поддержат скорее его, а не Кара-хана, — каждый думает о собственной шкуре, и каждый понимает, что ее могут продырявить в любую минуту. Что ж, пусть он воюет «по-европейски». У Кара-хана уже есть помощник там, в родных горах; тот, по крайней мере, знает, кто такой Кара-хан, и при случае не всадит пулю в затылок главаря, с которым намертво повязан одной веревочкой.
— Ты прав, — сдержанно согласился Кара-хан. — Я об этом не подумал. Перевязывайте раненых, берите их во вьюки и сразу уходите по нашим следам. Надо проверить дорогу.
Отделив три десятка басмачей, Кара-хан поскакал вперед. На новую встречу с «персом» он больше не рассчитывал. У летчика, вероятно, кончалось горючее, иначе он не отстал бы от банды, даже израсходовав боеприпасы. В том, что он вызвал другие самолеты, Кара-хан не сомневался. А за самолетами придут вертолеты с десантом или батальоны на боевых машинах, если они есть поблизости. Надо уходить как можно дальше, запутать следы, укрыться в скалах. Кара-хан скоро повернул отряд в боковое ущелье с нахоженной тропы; на твердом плитняке, вылизанном ветрами, некованые копыта лошадей не оставляли отпечатков. Потом, укрывшись в теснине под скалами, они видели в небе самолетную карусель, слышали грохот, который продолжался недолго.
Позже Кара-хан узнал, что банда выкинула белый флаг и большей частью была пленена. «Перс» не то застрелился, не то его застрелили свои. Но известия об этом бое попали в газеты, и западная пресса долго расписывала невероятные подробности «уничтожения войсками правительства нескольких сот восставших афганских крестьян», «сожжения напалмом и «катюшами» целого десятка мятежных кишлаков». Кара-хана выставляли выдающимся «муджахедом» — борцом за свободу мусульман, который продолжает борьбу в горах, нанося неотразимые удары по войскам правительства. Хотя ложь была во спасение Кара-хана, он тогда подумал, что ему легче будет оправдаться перед аллахом, чем газетным вралям, беззастенчиво обманывающим миллионы людей.
А тогда, прячась в глухой теснине и слыша, как уничтожается отряд, Кара-хан вдруг понял губительность амбиций пешаварских вождей, стремившихся создать в афганских горах открытый фронт войны с народной властью. Чтобы такой фронт родился, необходимо общее восстание населения, а горцы в большинстве своем идут в отряды душманов только под страхом расправы над ними или их близкими, либо желая заработать на чужой крови — но это уже отребье. Поэтому-то крупные банды, едва начав действовать, обнаруживаются и попадают под уничтожающие удары революционных войск — они на афганской земле инородное тело. Надо немедленно менять тактику: развернуть диверсионную войну против народной власти, действуя мелкими группами. Вот тогда и заработает американский вариант: «За скальпы — чистоганом».
У Кара-хана теперь имелись два своих радиста и мощная портативная станция. С первого ночного привала он передал в Пешавар сведения о столкновении банды с войсками правительства, сообщил, что отряд понес незначительные потери — о судьбе отставших басмачей он тогда лишь догадывался — и продолжает движение в «свой» район. Подробности обещал передать в очередной сеанс связи, поскольку преследующие войска близко, станцию могут засечь и окружить отряд. Однако при очередной связи он снова умолчал о потере основных сил, зато подробно изложил свой взгляд на необходимость перехода к диверсионной войне. Кара-хан надеялся, что его мысль заинтересует хозяев и его, может быть, снова вызовут в Пешавар для обсуждения новой тактики борьбы с народной властью. Где-то глубоко в душе он понимал свою слабость, но потеря отрядов, одного за другим, требовала искать оправдания своей слабости и как вождя, и как человека, которому хочется выжить в этой войне — пусть и необъявленной, но тем не менее кровавой.