Сулейман резко отодвинул дыню с вонзенным в нее ножом.
— Я вижу, тебе нравится новая власть.
— Если власть для меня, почему мне не любить ее?
— Ты же был с «братьями-мусульманами», ко мне приходил жандарм!
— Был, — кивнул брат. — Но еще при Дауде я ушел от них. Я понял, чего хотят эти братья шайтана.
— Чего же они хотят? — усмехнулся Сулейман, разрезая дыню.
— Объявлять врагами и уничтожать всех, кто отказывается служить феодалам и имамам. Их земной рай — кучка богоизбранных по наследству, и все остальные — их рабы, тоже по наследству. В небе летают звезды, сделанные руками людей, а нас хотят держать в древнем веке. Вначале я считал их борцами против несправедливости, но мне сразу не понравилось, что их главари ведут себя как божки, распоряжаясь жизнью человека, словно собственностью. Однажды меня послали застрелить неугодного, а я знал — это хороший человек и справедливый. Я пришел к нему и предупредил. Он помог мне найти работу в Кабуле, на строительстве. Со мной рядом трудились такие же бездомные пролетарии, они открыли мне глаза на многое. Жаль, что ты не прошел рабочей школы, брат.
— Зачем же тогда ты оставил своих рабочих учителей и вернулся сюда?
— Я хотел увидеть тебя, Сулейман, и поклониться праху отца. Но когда узнал, что произошло, решил остаться, смыть кровь, которая запятнала наш род. Я даже хотел жениться на вдове, она еще крепкая женщина. Но старшие сыновья ее были против этого. Может быть, потом женюсь.
Кадам умолк. Сулейман жевал дыню, не чувствуя сладости.
— Я вижу у тебя автомат. Что ты надумал, Сулейман?
— Что я могу надумать? Посоветуй.
— Пожалуй, тебе не надо сразу показываться на глаза людям. Оставайся в доме или укройся в горах, недалеко. Я осторожно поговорю с мужчинами. Тебя ведь заставили убить... Правительство прощает душманов, которые сами приходят с повинной, но многое зависит от решения людей кишлака. Я скажу: зачем тебя держать в тюрьме, если вдвоем с тобой мы сумеем лучше помочь сиротам? Только оба мы должны поклясться на коране.
— Снова кабала? — покривился Сулейман.
— Это не кабала, это наш долг и плата за пролитую кровь. Ты знаешь законы крови... Старшие сыновья у нее скоро совсем вырастут... Если ты согласен, я завтра же поговорю с Азисом.
— С каким Азисом?
— Разве ты забыл Азиса? Он уезжал в Кабул, потом вернулся к нам милиционером. Молодой, но умный. Он был ранен в бою, мужчины его уважают. Тебя он считает запутавшимся невольником Кара-хана.
— Какое мне дело, кем считает меня безусый юнец? — Сулейман зло сверкнул глазом.
Кадам сдержанно улыбнулся:
— У него уже густые усы...
— Я слышу шаги, — понизил голос Сулейман. — В селе есть чужие?
— Кого ты называешь чужими?
— Всех, кто не родился в кишлаке. Может, здесь рыщут солдаты или жандармы?
— Солдат нет с тех пор, как прогнали банду Кара-хана. Русские тоже ушли. К нам приехал учитель из Джелалабада, слушатель медресе. Но он не ходит ночами возле чужих дувалов. Может, кто-то припозднился на поле?
Сулейман поднялся. В сущности, он выведал все, что нужно.
— Подожди, я принесу тебе лепешек и сыра.
— Не надо. Пищу я себе найду.
Кадам глянул пытливо:
— Ты правда один?
— Да! — резко ответил Сулейман.
Брат шагнул к нему.
— Сулейман, спроси свое сердце и разум, пока есть надежда вернуться! Неужели ты не понимаешь, что таким, как Кара-хан, народ больше не даст воли над собой? Неужели правоверные мусульмане — те, кто взрывает школы, мосты и пекарни, сжигает хлеб и горючее, кто бросил бомбу в толпу детей на празднике, убив и изувечив маленьких человечков, детей своего народа? Неужели они правоверные? А те, кто хочет, чтобы все люди жили по-человечески, раздает хлеб и масло, лечит больных, учит неграмотных, дает жилище и работу обездоленным, они кафиры? Ты же не помещик, не ростовщик, не имам, не капиталист, не владелец торговых караванов — так неужели не поймешь, с кем тебе быть!
— Я это слышал, но я слышал и другое. Меня не ищи и молчи пока обо мне. Я сам приду, я подумаю.
— Хорошо, думай, брат!
Назад Сулейман шел торопливо, почти не таясь, словно убегал от слов Кадама, будивших в нем знакомые тайные мысли. В какой-то миг даже остановился: пойти к милиционеру, предупредить, поднять кишлак для отпора банде? Может, ему тогда и простится невольное убийство Самада? Но соплеменники знают лишь об одном преступлении Сулеймана. Будут допросы, расследование. На кого спишешь автобус с людьми, что взорвали на шоссе при участии Сулеймана? А колодец, набитый кочевниками, в которых стрелял и Сулейман? А солдата, которого отпустили на свободу, выколов один глаз, отрезав уши и нос? Слишком приметен одноглазый телохранитель Кара-хана, чтобы не нашелся кто-то, кто помнит его участие в преступлениях банды... Еще страшнее, если банда одержит верх и Сулеймана схватят. Нет ему ходу из капкана...