Все, кто был на площади, вскинули головы, стараясь узнать, что это. Гляжу, на каменном парапете фонтана, по воле случая оказавшегося в самом центре бушующего моря страстей, высоко над толпой наша хозяйка стоит! Да, это она — розовый корсаж с пучком базилика, золотая повязка на голове, шубка на одном плече еле держится; она говорит, голос сильный, звучный — ее голос!
В суматохе я совсем было запамятовал, что я тут не один, но теперь сразу и вспомнил: ведь мы с ней вдвоем на ярмарку приехали. Разумеется, я ее сразу узнал, и тем не менее она вдруг незнакомой мне показалась. На губах ни следа улыбки, в глазах ни тени томности, которая меня из терпения выводила; зато ее лоб, глаза, все лицо светились истинным воодушевлением, как в те минуты, когда в Густых кустах мы спорили с ней о вере и она защищала свои взгляды. Одной рукой она показывала в направлении ратуши, давая понять слушавшим ее, какая опасность оттуда грозит, а другую положила на сердце, будто обет приносила.
Что могла она обещать? Кому обещала?
— Знаете ли вы меня? — обратилась она к великому множеству устремленных на нее глаз.
— Знаем! Знаем! — вскричали все, и даже те, кто вовсе не знал; красота ее ошеломила всех. Величественно возвышалась она где-то между небом и землей, ярко освещенная солнцем, среди радужных струй, бивших из разинутых пастей каменных рыб по всем четырем углам фонтана. Многим казалось, будто это неземное существо, воспарившее над всем сущим и повелевающее им.
— Верите ли вы мне? — опять прозвучал ее звонкий голос.
Кто бы мог сказать, что не верит ей? Кому же тогда и верить? Будто гром прогрохотал по площади: «Верим, верим!»
— А если верите мне, то и совет мой примите, — продолжала она. — Лучше смотрите за своим товаром, а то еще больший убыток понесете. Я же пойду в ратушу и буду там от вашего имени говорить. Ведь если придет женщина, господа сразу поверят, что никто ничего у них не будет силой требовать и речь идет только о простой справедливости. Тогда они охотно пойдут вам на уступки.
И вновь раздались громкие крики одобрения.
— Итак, слушайте, о чем я намереваюсь просить их, и скажите, согласны вы или нет.
Воцарилась мертвая тишина; все внимательно слушали молодую женщину; слова ее с первого до последнего звучали ясно и выразительно, будто она жемчуг на шнурок нанизывала.
— Вот что скажу я господам: если вы и дальше намерены брать деньги от вайскуфров, обещая им за это охрану на ярмарке, то знайте — ярмаркам здесь больше не бывать, мы обратимся к высшим властям и будем просить, чтобы перевели ярмарку в другой город. Затем потребую, чтобы вернули вам торговый сбор. Сошлюсь на то, что из-за воров вы большие убытки понесли. Вместе с тем буду настаивать, чтобы вайскуфры, которых стража увела с рынка, ни в коем случае не были выпущены через заднюю дверь опять на рынок, как это обычно делается, а чтобы их на глазах у свидетелей вывели из города и отогнали бы подальше. Но если господа не захотят поступить по справедливости, я заявлю, что кто-нибудь из нас отправится в Вену к самой императрице с жалобой на все безобразия, которые в государстве ее творятся, и расскажет, как неблаговидно поступают с народом те, кто призван осуществлять власть от ее имени. Это не пустая угроза! Если не будет среди вас никого, кто бы отважился на такой дальний путь и пустился бы в странствия дорогие и небезопасные, то на это есть я, Франтина с Ештедских гор, и усадьба Квапилов стоит не меньше, чем семь самых больших крестьянских дворов. Обещаю, что буду верно и твердо стоять за вас и не пожалею всего своего имущества.
Новый взрыв ликования был ей ответом. Она махнула рукой, требуя тишины.
— Это еще не все, — сказала. — И вы должны дать мне слово, что мой пример не пройдет для вас даром, и если положение ваше хоть немного улучшится, вы прежде всего должны будете сами перемениться. Ведь не только жестокость господ, но и ваша собственная разрозненность является причиной всех ваших затруднений. Куда ни взгляни — покорно под плети ложитесь, перед любым господином готовы пасть лицом в грязь, и только если ударит он кого ногой в грудь, так, что кровь брызнет, тогда призадумаетесь, но опять не о том, как помочь себе, а как отомстить. А не выйдет ничего, тотчас в норы попрячетесь и в низости своей станете сваливать вину на других, топить один другого, только бы уйти от наказания; плеть — и ту готовы униженно целовать! Нет, не о мести надо бы вам сейчас думать, а о том, как решить дело по всей справедливости.