Не могу не признаться, сильно скучал я по бывшей своей хозяйке, да и что может быть дурного в дружбе? Несколько лет уже минуло, как я ее ни разу не видел, и все же не было дня, чтобы не думал о ней и не повторял про себя какое-нибудь ее присловье, не вспоминал ее обычаи и привычки и не посочувствовал ей в ее горе. Несчастный пан Аполин! И все-таки он попался им в руки! Где он теперь лежит? Но много светлых дней в его жизни было, а тут помереть такой смертью пришлось, да еще когда его великое счастье ожидало!
За это время ничего нового у нас не произошло. И во всем мире как будто ничего не менялось — по крайней мере к нам в горы не доходило вестей о каких-либо достойных внимания событиях. И все-таки кое-что следовало бы упомянуть. Стали люди поговаривать: «Опять гномы — хранители кладов за старую свою работу принялись». То у себя дома, то в саду, там и сям некоторые из деревенских деньги находили: деньги эти были не старого образца, что позволяло бы думать о кладе, но такие, которые тогда в ходу были. Не придавал я никакого значения толкам. Думалось мне, эти люди сами припрятали деньги от детей или от кого-либо из своих домашних, кому не полагалось знать, сколько их у хозяев, а потом забывали, куда положили или не сумели отыскать. Такие случаи были нередки в деревне. Когда же в конце концов деньги попадались на глаза, находку приписывали проделкам гномов и считали, что это подарок с того света.
Вот уже семь лет исполнилось, как погиб пан Аполин, и почти шесть лет тому назад переступил я в последний раз порог дома Квапилов. Вдруг однажды вечером прибегают ко мне оттуда служанки: хозяйка просит зайти к ней ненадолго. Пока я переодевался в лучшее свое платье, они рассказали моей жене, что хозяйка их давно болеет. По всему видно, недолго осталось ей жить на белом свете: никакой пищи в рот не берет, ходит и ходит все ночи напролет по своей горнице. Вот уже больше месяца она никому из домашних слова не сказала, и если ей что-нибудь надо, указывает перстом.
Со странным чувством входил я в дом, который когда-то считал родным для себя, но прошло всего несколько лет и я был здесь чужим человеком, хоть и не знал, за что меня изгнали и почему запретили сюда ходить. В людской задержаться не пришлось, сказали, что хозяйка у себя наверху и уже дважды справлялась обо мне. Зачем я ей так спешно понадобился? Ведь я был уверен — она уже совсем обо мне забыла.
Она сидела на постели в свадебном наряде своем, только повязки золотой не было на волосах, и они свободно падали ей на плечи. Местами в них уже просвечивала седина. А ее вид меня просто в ужас привел: нет, даже не мертвец был передо мной, а лишь тень мертвеца.
Кивком головы приказала она мне сесть на стул, стоявший напротив ее постели, и погасила каганец.
— В темноте лучше разговаривать, — сказала она.
Да, так было лучше. По крайней мере она не видела, что со мной делается. А у меня слезы выступили на глазах, я готов был зарыдать. Боже мой! Куда подевались ее красота, ее сила, ее свежесть?!
Вспомнилась мне та минута, когда я к первый раз внимательно посмотрел на нее и был ее красотой напуган. Случилось это здесь, во дворе, — она взяла у меня из руки бич, пытаясь хлопнуть им так же, как я, и при этом еще отчитала меня за то, что стыжусь ее, хоть мы могли бы братом и сестрой быть…
Нам и не требовалось никакого освещения: в одно окно ярко светил месяц, а в другое, с противоположной стороны, были видны горы. Они тоже светились под лунным светом.
— Вот я и умираю, Бартоломей! — сказала она. В ее голосе звучала такая же радость, как в тот раз ночью под черешней, после первой встречи с паном Аполином.
— Зачем торопиться, еще успеете, — отвечал я, но холодом на меня пахнуло. По всему было видно, что она правду говорит!
— Неужто ты хочешь, чтобы я еще дольше жила? — резко возразила она мне, как это было прежде во время наших споров. Несмотря на всю свою слабость, она казалась оживленной. — Сколько раз за все эти годы я дядю-птицелова вспоминала!.. Как был он прав, как был прав, когда говорил, что надо мне остерегаться людей, ничего доброго не ждет меня среди них.
Тяжко задумалась она при этих словах: и вправду, было ей из-за чего на жизнь жаловаться!
— Ты был мне настоящим, верным другом, — продолжала она потом. — С самой первой минуты, как мы с тобой познакомились, ты мне только добро делал; скажи, согласен ли ты мою последнюю просьбу, самое заветное мое желание выполнить? Послужишь ли мне в последний раз?