Певица кончила петь, дамы рукоплескали, мужчины с поклоном подходили к ней, добиваясь чести довести ее до места. Она подала руку Ричарду, потупив взор; Ричард тоже опустил глаза и, проходя мимо Карлы и уже не замечая ее, прошептал: «Вы же сама поэзия, Амалия!»
А дамы, сидящие рядом с Карлой, переговаривались вполголоса:
— Старая графиня хотела их поженить, но граф предпочел выбрать себе невесту в лесу, глупец!
От этих слов очень холодно стало у Карлы на сердце, в голове была какая-то пустота, и ей казалось, что она тотчас умрет. «Что бы сказала мне сейчас старая липа!» — успела подумать Карла и упала в обморок.
Этим она довершила скандал, который начался с заплаканных глаз, испорченного платья княжны и падения на руки незнакомого господина. Старую графиню при этой сцене едва не хватил удар, а Ричард, стиснув зубы, спешил от прекрасной Амалии к своей супруге, чтобы побрызгать ее холодной водой и натереть виски духами.
«И я чуть из-за тебя не умер!» — словно говорили его глаза, когда среди нарядных людей он увидел ее лежащей в кресле — бледную, измученную, с помятым венком, в разорванном платье, невзрачную и смешную. И его мысли все время возвращались к образу поющей, восхитительной Амалии.
«Глупец!» — говорили ему не только дамы, но и его собственное, изменчивое сердце.
Лесная фея все еще была в обмороке; пришлось отвезти ее домой. Позвали доктора, уложили в постель, приставили трех служанок, считая, что исполнили свой долг. Может быть, именно оттого, что они исполнили всего лишь свой долг, Карла не скоро выздоровела. Она хворала и хворала, а когда болезни кончились, Карла родила сына. Вот было радости! Ричард чуть не задушил ребенка в своих объятиях, а графиня, которая до сих пор не простила Карле скандала при ее первом выходе в свет, радовалась, что та подарила им наследника. Она просто не спускала дитя с рук. Наняла кормилицу, купила дом, только садом отделявшийся от дома Ричарда, поселилась там и взяла ребенка к себе — с тем расчетом, чтобы он находился вблизи от родителей, но чтобы с первых же шагов под ее руководством получил благородное, дворянское воспитание.
Бедная лесная фея попыталась спорить, когда у нее забирали сына.
— Не будем мешать матери, — сказал Ричард спокойно, но таким же голосом, как тогда, когда они ехали на тот постыдный бал и когда он предложил ей вести себя разумно. — Мать все силы приложит, чтобы из нашего маленького Ричарда сделать настоящего кавалера…
Карла не упала в обморок, для этого у нее уже не было сил, но ей показалось, что она в дурном сне и что никогда не склонялась над ней зеленая липа, тихо шелестя ветвями, и что никогда она не путешествовала с Ричардом по чужим землям, свободная и счастливая, как мотылек, порхающий над цветущим лугом, а всегда была несчастной, одинокой — такой и останется навсегда.
Когда Ричард увидел ее угрюмой и молчаливой, он также замолчал и замкнулся в себе, стараясь меньше бывать у нее в комнате. Каждую ночь Карле снились одни и те же сны, где в диковинном хороводе мелькали заплаканные глаза, порванные кружева, огненные розы, пронзительные взгляды, вышитые золотом платья, насмешливые глаза, и голос Ричарда при этом без устали повторял одно и то же: «Поэзия, Амалия, поэзия, Амалия».
Был один из первых чудесных весенних дней, когда после болезни Карла вышла на галерею своего роскошного дворца. Небо голубело, как васильки в поле, ясное солнышко золотило крыши домов, сады благоухали сладкими запахами цветущих деревьев, а чуть подальше на улице мальчишки за ничтожные гроши продавали пучки ароматных фиалок.
Карла облокотилась на позолоченные перила, упиваясь свежим дыханием весны, подставила лицо ласковому ветерку. Его благодетельное прикосновение помогло ей забыть ночные кошмары, которые так долго ее мучили, и сердце вновь потянулось навстречу счастью, как тянется цветок навстречу солнцу. Счастье перестало казаться ей призраком, она снова жила и надеялась.
Вдруг услышала она топот коней и увидела кавалькаду дам и кавалеров, скачущих по улицам к городским воротам. Впереди скакала дама на белом коне в облегающей амазонке из фиолетового бархата, и белое перо развевалось на ее черной шляпе.
Она оживленно разговаривала с молодым кавалером, который ехал с нею рядом, губы у нее алели ярче, чем лепестки нежной розы, вплетенной в локоны.