- Можно?
- Ступай.
И малыш, зажав в руке леденцы, ринулся вниз, вытянув вперед голову и отведя назад тоненькие птичьи плечики.
Потом съезжала девчушка лет пяти. Она упала и заплакала. Тренер подъехал к ней, протянул бамбуковую палку, девочка уцепилась за нее, поднялась и в слезах покатилась вниз, по-прежнему не выпуская из рук бамбуковую палку тренера. Так они спустились вниз - бок о бок.
- Поедешь еще раз? - спросил тренер.
- С вами?
- Нет.
- Одна?
- Конечно.
Девочка зажмурилась и покачала головой.
- Боишься?
- Да.
- А чего ты боишься?
- Я боюсь снова упасть.
- Тебе было больно, когда ты упала?
Девочка пощупала коленку и улыбнулась сквозь слезы.
- Нет, - сказала она, - мне не было больно.
- Вот видишь...
Девочка оттолкнулась палками и покатилась вниз. Тренер закурил, бросил спичку и стал негромко приговаривать:
- Смело! Смело! Смело!
И мне вдруг очень захотелось, чтобы сквозь всю жизнь шел вот такой же спокойный тренер и повторял свое слово. Оно очень нужно и старикам и детям.
Вечер пришел в Закопане неожиданно и красиво. Солнце разбилось о трезубец гор, растеклось красной закатной полосой по вершинам, и небо сразу же сделалось пустым и безлюдным, словно эвакуированный город.
Солнце только-только погасло, а уже над ратушей повис желтый пятак луны. Улицы стали декоративными, точно такими же, как вчера. Замигали огоньки в горах, зазвенели бубенцы, и тишина стала близкой и всеобъемлющей. В холодных, голубых витринах стояли поджарые манекены, одетые в красные лыжные костюмы. Крыши домов казались обтянутыми тонким целлофаном: днем солнце плавит снег, а ночью подмораживает, затягивает хрупким ледком. Санная дорога светилась ослепительными стальными рельсами, выбитыми в снегу полозьями. Дорога уходила в горы. Там спал пес Джо, а его хозяин, наверное, сидел у печки и проявлял снимки - и лиричные и героичные, все подряд.
Мне отчего-то вспомнился краснолицый австриец, гонявшийся в Татрах за женщиной, которая любила кататься с гор в буран. Я вспоминал его и в Лаосе, и дома, и сейчас здесь, в Польше. Я не знаю, отчего он так часто вспоминается мне теперь... Бог знает, отчего нам вспоминаются люди, промелькнувшие, казалось бы, просто так - бесследно...
В ресторане было душно и весело. Джаз играл песенку, а люди в джемперах и спортивных брюках танцевали и пели. Свободных столиков в зале не было. Я пошел к стойке и попросил коньяку. Бармен плеснул в пузатую темную рюмку немного коньяку, я погрел рюмку в ладонях и ощутил острый запах чернослива.
- Старый коньяк, - сказал бармен, - и очень крепкий. Хотите немного воды?
- Да. И лимон, пожалуйста.
- Боюсь, что лимон все испортит.
- Тогда не надо.
Бармен отошел, гремя деревянной ногой. Толстая певица, стриженная по-детски коротко, пела, закрыв глаза:
Счастлив ли ты,
Счастлива ли я,
Скажи мне,
Аве
Мария?!
Бармен заметил:
- Хорошая песня, а?
- Мне нравится.
За стойкой никого не было, потому что все ушли танцевать. Бармен присел на высокий стул, закурил и грустно сказал:
- Я ведь раньше работал медведем.
- Как?
- Ну, понимаете, я ходил в медвежьей шкуре и звонил в колокольчик. Это приятно, когда по городу ходят ручные медведи и звонят в колокольчики, не так ли?
- Нравится детям...
- Почему только детям?
- Ну все-таки...
- О нет, поверьте мне, это нравится и взрослым тоже. Только дети более искренни в выражении чувств. Мне, честно говоря, хочется всерьез поиграть в прятки, например, да только детишки не берут из-за ноги, а взрослых никак не могу уговорить сыграть.
Он капнул себе немного вина, выпил, затушил сигарету и, посмотрев в зал, усмехнулся.
- Раньше я ненавидел тех, кто в смокингах. Знаете, капитализм и все такое прочее. А вон, видите, парень в смокинге?
- Да.
- Это мой ученик. Он теперь начальник спортивной школы в горах. Вы же понимаете, ему никак нельзя без смокинга, этому франту.
- Вы были лыжником?
- Я был чемпионом. И немножечко подрабатывал медведем, я говорил вам. А когда я уходил от эсэсовцев прямо из вагончика подвесной дороги, меня подстрелили. Ну а в отряде пришлось оттяпать ногу, потому что не было врача, а я шел с дырявой ногой километров сорок слаломом. Еще коньяку?
- Да.
В зал вошел высокий парень - спасатель с вершины. Он подошел к стойке, поцеловал бармена и сказал:
- Добрый вечер, пап. Ну, как ты?
- Я хорошо.
- В горах тихо, я решил спуститься к тебе на минутку.
- Спасибо. Хочешь выпить?
- Пожалуй, нет, мне ведь надо обратно. - Парень заметил меня и сказал: - О, пан, я проявил пленку, вы получились бардзо героичны.
Певица кончила петь:
Счастлив ли ты,
Счастлива ли я,
Скажи мне,
Аве
Мария?!
К стойке подошел парень в смокинге - начальник спортивной школы. Смокинг сидел на нем как на министре. Тугой воротничок врезался в бронзовую шею. Туфли его были вызывающе остроносы. Спасатель легонько наступил ему на ногу своей громадной бутсой и подмигнул:
- У тебя ничего девушка, а?
- Будь спокоен.
- Я завидую.
- Это черное чувство абсолютно чуждо духу нашей молодежи.
- И тем не менее.
- Но, но! Тише на спуске! Не стреляй в нее глазами.
- Она придет ко мне на вершину.
- Тогда ты съедешь оттуда на заднице вместе с Джо.
- Ого!
- Да, да! Пан Юзеф, дайте шоколадку для моей дамы.
Бармен протянул начальнику школы шоколадку, потрепал его по щеке и сказал:
- Смело, сынок, смело.
Моя хозяйка угостила меня кофе и пожелала спокойной ночи. Я лег в ледяную кровать. На ратуше били часы. В комнате плавал голубой свет луны. Небо было чистое, подрезанное белыми хрупкими вершинами гор. Под окном проехал возница, и еще долго в воздухе висел тугой перезвон бубенцов. Я вспомнил бармена. Когда я уходил, он сказал:
- Э, сынок... Не надо никогда ничего рассусоливать. Пойми: жизнь все равно должна быть радостью...