Когда она была в "движении", эта маленькая матовая брюнетка, дни ее были дивными аккордами, которые сливались в бурную, яркую, страстную и величественную симфонию. Этой симфонией была ее жизнь... В большом литовском городе, где она, дочь богатой еврейской ортодоксальной семьи, должна была тайком уходить из дому -- в "движении" было столько красоты, столько тайны... Собрания в лесу, вечеринки в корчме за городом, "биржа" на одной из главных улиц рабочего квартала, конспиративное имя "Вера", которое она с такою гордостью носила, высокий с полуоткрытым смеющимся ртом студент Володя... Когда она была в "движении", жизнь ее была взволнованным потоком, шумным, искристым и веселым, а она была счастливой, доверчивой щепкой и неслась по потоку и купалась в пене... Подруги не спрашивали Бусю, почему она ушла из "движения". Здесь, в зеленом домике, никогда ни и чем не спрашивали. И у каждого была своя тайна. Надя в далекой Сибири не знала ни "движения", никакой вообще жизни, кроме купеческих разговоров и романов, которых она прочла целую груду. Маша любила и знала только музыку. И когда Буся говорила о "движении", девушкам казалось, что она -- счастливица. Сказкой чарующей звучал ее рассказ, и им хотелось изведать от этого счастья, от этой бури. И они мечтали. Знали, что это -- глупая, несбыточная мечта, но, обманывая себя, мечтали: о тайных сходках, о заброшенной на глухой дороге корчме, о красивой жертве...
Но Ванда, решительная и циничная, прерывала эти мечты:
-- Подумаешь! -- говорила она и деланно-цинично смеялась. -- Разве без этого Володи Буся была бы "в движении"?.. И все девушки так! И какая в этом поэзия? Слова! И неумно это! Тоска, как и вся жизнь...
И рассеивались мечты.
III
О любви в зеленом домике говорили часто.
Но изведала любви одна только Буся.
Когда она любила Володю, маленькая Буся, в сердце ее пели птицы и цвели розы. Сладостны были муки любви и мучительно жгучи были ее радости. Сто раз в день всходило и заходило солнце. Буря сменялась ясной лазурью, мрак -- светом. Мир казался то страшной пещерой гадов, то тихим раем. Лютая зима казалась жарким летом. А в самый июльский зной становилось холодно. Одна минута казалась вечностью, другой час был краток, как мгновение. Слезы сменялись смехом, смех -- слезами, и не было равнодушия. Проклятиями и благословениями была полна душа... Когда она любила, дивной сказкой была ее жизнь...
Ванда угрюмо говорила:
-- Мне двадцать пять лет. Я красива! Разве я не красивее Буси? И я еще не знаю любви.
Маша маленькой девочкой была влюблена в учителя музыки. Он подтрунивал над ней, а она глубоко страдала. Это было так давно, но она еще помнит его лицо с большими бровями, широким носом и подстриженными усами. Теперь ей смешно. Теперь она не влюбилась бы в него!
Надя не может сказать, было ли любовью то, что она испытала четыре года тому назад, сейчас по выходе из гимназии.
Она красиво изгибала свою белую, всегда обнаженную, шею и тихо рассказывала:
-- Так, неуловимое что-то... Он служил у отца в конторе... Не то что красивый -- симпатичный... Была приятна его близость, нравился голос, манеры... Думала -- любовь... Но он уехал и не было тоски...
-- Проклятие! -- грубо прерывала Ванда.
-- Я красива! Если бы ты была мужчиной, ты любила бы меня, Надя?.. Идиоты!..
IV
За эти три года ничего в жизни девушек из зеленого домика не изменилось. Но маленькие приключения были.
Однажды Ванда убедила Надю поехать с ней в Женеву. Они заехали в отель, где не было русских. Три дня они искали встреч, ходили в рестораны, в кафешантаны, держались вызывающе-свободно. Наде было жутко-интересно. Она шла за Вандой, но сжималась, словно хотела спрятаться в тени. Ванда ободряла ее:
-- Веселей, Надя! Смейся, Надя!
И Надя смеялась, развязно заговаривала с мужчинами, делала все, что приказывала Ванда. И все время с тревожным любопытством ждала чего-то, неведомого, внезапного, страшного и желанного.
Но ничего не произошло. В ресторанах они имели успех. Вино лилось рекой. Их осыпали цветами, предлагали подарки, деньги. Доходило до пьяных оргий в отдельном кабинете. Вокруг них были циничные речи, наглый смех, взгляды, пронизывающие тело и возбуждающие, как вино. Они позволяли обнимать и целовать себя. У Ванды оказался запас таких слов и шуток, словно она воспитывалась в притоне. И произносила она эти слова так легко и так свободно, как будто это была ее обиходная речь. Но как только мужчины пьянели настолько, что становилось трудно сдерживать их порывы, Ванда брала Надю за руку и уводила домой.