Иван Басаргин, с присущей ему рискованностью и детской безоглядностью, не убоялся трудностей повторного пути. Он считал: все мы идем по проторенной дороге, а раз так, следует думать в первую голову не о том, что эта дорога проложена другим, а о том, как мы по ней идем.
С первых же литературных проб он почувствовал в себе дар не просто повествователя, но романиста. Рассказы теснили его клокочущую фантазию своими рамками, он ворочался в них, как медведь в берлоге. Наконец не выдержал и шатуном начал выдираться в более «просторные» жанры.
Роман «Дикие пчелы» дался Басаргину трудно — жизненный опыт переполнял его, а литературного явно не хватало. Не хватало и нужных знаний историко-социального, этнографического, географического порядка. Пришлось обложиться книгами, заняться самообразованием в процессе работы.
Басаргин чувствовал себя легко и уверенно там, где можно было живописать — природу, обитателей тайги, сшибки людей сильных, не прячущих свои многоцветные страсти. Однако далеко не всегда ему удавалось органично связывать эти живописные куски, сцементировать их авторским обобщением. Появлялись проходные места, вялые, информативные, надуманные. Неловкие литературные швы портили общую картину. Чувствуя это, писатель досадовал на себя, но начатой работы не прекращал.
Под его пером зримо ожила староверческая община во главе с умным, но двоедушным наставником Степаном Бережновым. Основатели этой общины в давние поры, еще при самодержце Алексее Михайловиче, бежали в леса и болота от «срамных» нововведений патриарха Никона и растленности отцов официальной церкви. Вдоволь наскитавшись и намаявшись, раскольники нашли наконец себе приют в восточных неизведанных землях, обжились, обстроились. Но главной их надежде — остаться в стороне от мирской толкотни, спрятаться в таежных глубинках, сохранить обычаи и порядки отцов — не суждено было сбыться. В поисках счастливой доли к берегам Тихого океана устремились не только они. Следом пришли крестьяне, ремесленники, обездоленный люд — кто по своей воле, а кто и по принуждению. Выбирать переселенцам не приходилось. Они выжигали, раскорчевывали тайгу по соседству с общиной, ставили деревни и заимки. Их далеко не православная жизнь, основанная на власти денег, разворошила скит, как пчелиный улей, вызвала разброд в умах молодых староверов. Имущественное неравенство, неоправданно жестокие догмы и установления старообрядцев заставили уйти из общины охотника Макара Булавина, человека светлой, не источенной бедами и людской несправедливостью души. И тогда односельчане нарекли его колдуном, дьяволом.
Судьба справедливого, доброго человека, прослывшего дьяволом, пересеклась с судьбами дьявола в человеческом образе купца-убийцы Степана Безродного, обманутой им Груни Маковой и полуволка-полусобаки Шарика, человеческой жестокостью превращенного в Хунхуза, то есть разбойника, а затем в Черного Дьявола…
Когда работа над романом «Дикие пчелы» была окончена, оказалось, что он очень растянут во времени, перенаселен действующими лицами, вставными эпизодами, которые сами по себе интересны, но замедляют, утяжеляют общее повествование.
Одним из первых роман прочитал Николай Павлович Задорнов. Он-то и посоветовал Басаргину выделить историю трех «дьяволов» в самостоятельную повесть, а к «Диким пчелам» через время вернуться, доработать их — роман стоил того. Так вот и родился «Черный Дьявол» — книга, которая выдержала несколько массовых изданий, была переведена в Болгарии и Чехословакии, заслуженно привлекла к себе пристальное внимание читателей и критики.
В свое время, оценивая заслуги В. Арсеньева перед советской литературой, Максим Горький подчеркнул, что певцу Уссурийского края «удалось объединить в себе Брэма и Фенимора Купера». Удалось это сделать и автору «Черного Дьявола». Вслед за А. Куприным, Р. Киплингом, Д. Лондоном и другими замечательными писателями, но на своем материале, со своей интонацией, он поставил в центре повести умную благородную собаку, наделил ее человеческой душой. Благодаря такому ракурсу, повесть читается с неослабевающим интересом. События в ней развиваются стремительно, постоянно таят в себе неожиданность.
В действительности это не что иное, как сказ. С первых же страниц начинает звучать народно-поэтическая интонация: «Иной человек что снег: упал снежинкой с неба, смешался с другими, коротал холодную зиму с собратьями, пришло время, растаял, ушел в реки с вешними водами. Но другой может быть и камнем-глыбой, что упала со скалы и будет лежать сотни лет, врастать в землю, а пройдут годы, ее снова обмоют дожди, обдуют ветры, и глыба выйдет из земли во всем своем величии…»
Повесть щедро пересыпана иносказаниями, символами. Символы эти легко читаются в именах, названиях населенных мест, в описаниях природы и людей.
Но, пожалуй, главное, что поначалу неосознанно перенял Басаргин у безымянных создателей былин и сказаний, — их простодушие, стремление к сгущенности образа. Сказ тем и отличается от обычного повествования, что в нем характеристики противоборствующих сил даются намеренно прямолинейно — без этого борьба Добра со Злом заметно теряет наглядность и поучительность.
Басаргину удалось создать произведение взволнованное, поэтическое, с яркими характерами, с сильными страстями. Некоторые критики упрекали его в излишней склонности к натурализму, в упрощении тех или иных образов, оценок, в известной театральности, декоративности пейзажей, нарочитости ситуаций. Вероятно, в отдельных случаях с ними можно согласиться, но далеко не во всем. И прежде всего потому, что они не учли главного — установки писателя именно на сказочность.
Повесть о Черном Дьяволе помогла Басаргину найти свою писательскую манеру, услышать собственный голос, уточнить тему.
Дорабатывая роман «Дикие пчелы», Басаргин почувствовал необходимость вновь вернуться ко времени наиболее массового заселения и освоения Приамурья. Ведь не только старообрядцы пришли сюда тропой изгоев, не только землепроходцы и солдаты, но и беглые крестьянские вольницы с Камы-реки, из других мест «низовой России». В поисках справедливого мужицкого царства, заповедного Беловодья, они долго тащились по сибирским пределам, зимовали, по весне закладывали пашни и, впрок запасаясь хлебным провиантом, двигались дальше, мимо каторжных поселений и разбойных деревень, через таежные урманы, по могучим рекам, то сплавом, то пешим ходом. Однажды встретили молодого морского офицера, назвавшегося Невельским. Кабы знать им, что это ничего не говорящее им имя вскоре станет гордостью и славой земли русской, войдет накрепко в их жизнь…
Чем ближе подвигались к сказочному Беловодью крестьяне-бегуны, тем меньше становилась их вольница, тем больше новопоселенцев оставляли они на чужих берегах. То миром, то войной встречали их местные народы, но ни холод, ни лишения, ни враждебные кордоны не могли остановить упрямого движения. Так кета идет нереститься в таежные реки. Остановились лишь у гор Тигровых. «И начала расти в ширину первая пашня. Пахали в четыре сохи. Следом шли бороны, бабы разбивали мотыгами пласты, которые не могли разборонить. А те, кто был не на пахоте, еще злее воевали с тайгой вековечной, готовили еще одну пашню. Тайга кряхтела, так просто не сдавалась. Может быть, не хотела поверить, что сюда пришли хозяева…»
Если «Черный Дьявол» свидетельствовал о рождении нового таланта, то роман «В горах Тигровых» показал зрелость этого таланта, его серьезность и перспективность. Иван Басаргин смело свернул с проторенной дороги и начал прокладывать собственную.
Подобно учителю своему, Николаю Павловичу Задорнову, он замыслил серию исторических романов о земле дальневосточной. Над третьим из них — о том, как в революционной битве рождается мужицкое Беловодское царство, о том, как приходилось отстаивать его от внешних и внутренних врагов молодого Советского государства, — Басаргин работал до последнего дня жизни, но успел написать вчерне лишь несколько частей…