– Не знаю. – отпив из бокала, сказал он, – И если бы и знал – не сказал бы.
Едва удержалась от ругательства, смотря на его довольное лицо, в которое хотелось запустить чем-то тяжелым. Хорошо, что в этот момент вошла Оли и, извинившись, сообщила, что мне пришло письмо от отца. Буркнув что-то на прощание, я покинула общество Юджина и поспешила к себе.
Удобно сев в глубокое кресло, я взяла со стола конверт, сорвала печать и углубилась в чтение. Сначала на моем лице играла улыбка... которая медленно но уверенно превратилась сначала в гримасу неверия, а потом и в маску ярости, как только смекнула, что меня ожидает.
– Тьма! Бездонная, дохлая тьма!
Письмо сжала в руке, в висках заныло, а лоб покрылся испариной. Описать то, что я чувствовала, было намного сложнее: это была и песчаная буря, и снежный ураган, и осенний шторм, и безмолвная знойная пустыня, и мгла непролазных болот – все вместе взятое, перемешанное и выпущенное гулять по венам. Я чувствовала, как внутри всё закипает и мгновенно стынет, превращаясь в лед. Проще говоря – я была в бешенстве! И это бешенство требовало выхода.
Позвонила в колокольчик, вызывая прислугу. Пришла вся та же Оли.
– Чем могу быть полезной, Рина? – спросила она, но, увидев мое состояние, сразу же встревожилась: – Что случилось?
– Ничего. Принесешь мне обед сюда, хорошо? А потом позовешь, как приедут портные. Для остальных – меня нет. Ни для кого. Разве что Его Светлейшество или Его Светлость надумают сделать нам визит вежливости. – отвечала я максимально спокойно, но девушка всё равно не оставила бы меня в покое. Посему пришлось с нажимом добавить: – Договорились?
– Да, Рина. Может.. – она замялась, – Лекаря?
– Ох! Я и забыла! Его вызвали? – она отрицательно покачала головой, – Тогда и не нужно. Все, оставь меня одну.
Как только Оли вышла, я медленно, кряхтя словно старуха, поднялась с кресла и, подойдя к двери, закрыла ее на щеколду – ключам я с недавнего времени, почему-то не доверяла. После прошла в спальню и как была в платье, так и легла поверх одеял. Первым желанием было переодеться и рвануть на конюшню. Несколько часов тренировок помогут забыть не только о проблемах, но и собственное имя. Но сегодня нельзя. Во-первых, стыдно за сегодняшнее утро и собственную самоуверенность, которой прилетело «по носу». Во-вторых, в доме Юджин, и попадаться ему на глаза в таком состоянии мне не хотелось.
На самом деле мне было паршиво не столь из-за утреннего поражения, а из-за письма отца. Я не нашла ни слова о расторгнутой помолвке с Иеном. Ни слова о Юджине. Значит ли это, что письмо было отправлено еще до того, как он получил мое? Или, он моего просто не получил?
В общем, там, после всех приветствий и церемонных вопросов, было написано, что из-за службы папа не вернётся до праздника, как то предполагалось. А это значит, что вместо того, чтобы помахать ему вышитым платочком на прощание послезавтра вечером, я буду вынуждена терпеть Юджина в своем доме еще неизвестно сколько! Негодяя и ловеласа!! Но это ещё не конец, самые «сливки» в том, что Джинни придется провожать меня на праздник, раз отец не успевает до Солнцестояния. И тьма с тем, что он увидит мой наряд (хоть мне бы этого и не хотелось), но вот то, что Юджин собирался объявить о помолвке с Эсси сразу после праздника... При таком раскладе, сделать этого он не может – всё же живет под одной крышей с незамужней дариной, которая не является ему родственницей – это неприемлемо. Он будет зол.
Хотя... В душе поднялась волна злорадства: не мне одной страдать!
Когда в дверь постучали, а потом, не дожидаясь ответа, попытались открыть, я уже более-менее пришла в себя и возрадовалась своей вспыхнувшей паранойе – закрыться на засов оказалось полезно. В дверь забарабанили со всей силы, и я немного струхнула – мало ли что там могло сучиться, а я тут сижу взаперти. А потом разозлилась: практически сама себя под домашний арест посадила и радуюсь, как дитя малое! Тьфу и только!
Грохот от очередного удара заставил меня вздрогнуться и резко сесть на кровати. Пригладив ладонью волосы и поправив оборки на юбке, я вышла из спальни и, резко выдохнув, открыла засов. Направленный в лицо кулак – последнее, что я увидела, прежде чем провалиться во тьму.
– Ри! Рина! Очнись же ты!
Как же все таки красива лепнина на моем потолке. Искусно обработанные цветы и завитушки шевелились перед глазами, а иногда и проходили рябью.
– Рина! Ты очнулась, слава Богам! – приятный мужской голос, а следом и хозяин появились перед глазами. Ореховый взгляд едва раскосых глаз был тревожен и... виноват. – Как ты себя чувствуешь, Ри?